Родион березов и глеб глинка

Renmin University of China¹

Оказавшись в московском народном писательском ополчении, оба писателя попали в плен и, пройдя немецкие концлагеря и лагеря Ди-Пи, эмигрировали в США, где остались верны своим пристрастиям.

Акульшин, взяв псевдоним «Березов», ориентировался на простонародную традицию, обогатив свое раннее творчество религиозными мотивами. Его поэзии свойственен оптимистический тон.

В статье прослеживается тяжба писателя с американскими властями по поводу скрытия им при эмиграции подлинной фамилии. Итоги этой тяжбы и принятие закона, разрешающего русским эмигрантам скрывать свою фамилию, чтобы не быть насильственно репатриированными, определило судьбы 25 тыс. послевоенных эмигрантов.

Г.Глинка наиболее полно выражал трагическую линию в эмигрантской литературе, выработав свой философско-иронический стиль повествования (соба). В статье раскрывается содержание этого понятия.

Оба писателя оставили воспоминания о своей советской жизни. У Березова это полный неизвестных ранее исторических подробностей рассказ о Сергее Есенине, Василии Наседкине, Вс. Мейерхольде и Зинаиде Райх, Демьяне Бедном. У Глинки - аналитические и документальные материалы о теории и практике «Перевала», его взаимоотношениях с другими литературными объединениями 20-х годов.

Публикация произведений обоих писателей на родине (90-е годы) открывает возможность как для исследования творчества названных писателей, так и для существенного уточнения ряда фактов литературного процесса 20-х – начала 30-х годов.
Ключевые слова: русское зарубежье, вторая эмиграция, литература, проза, поэзия, публицистика, Литинститут им. Брюсова, Родион Березов (Акульшин), Глеб Глинка.
Оба они начали свою литературную жизнь в 20-е годы и, несмотря на существенную разницу в происхождении и литературных пристрастиях, воплотили в себе характерные черты своей эпохи.

Родион Михайлович Березов (настоящая фамилия Акульшин) родился в 1896 в с. Виловатое (Поволжье) в семье крестьянина, был 13 ребенком. От матери – первой песельницы в деревне, от отца – балагура и рассказчика и старшего брата – гармониста усвоил любовь к песне и частушке, пляске, играл на балалайке. С 1915 года до 1923 года работал учителем с. Сорочинском, г. Бузулуке, с. Виловатове, Самаре, Москве.

Глеб Глинка происходил из небогатой дворянской семьи, тесно связанной с общественно-литературной средой. Его отец, Александр Сергеевич Глинка (псевдоним — Волжский; (1878 — 1940) — принимал участие в революционной движении, был известным критиком. Стихи Глеб Александрович начал писать еще в детстве.

Их пути сошлись, когда оба оказались студентами Литературного института им. В.Я.Брюсова и любимцами самого Валерия Яковлевича.

Оба могли сказать о себе то, что позже выразил в стихах Глинка:

Среди марксистской шелухи,

В эпоху примитивных вкусов

Меня учил писать стихи

Валерий Яковлевич Брюсов².

Оба вошли в литературное объединение «Перевал».

Впрочем, пристрастия были разными. Акульшин хотя и встречался с В.Маяковским, Б. Пастернаком, М.Волошиным, О.Мандельштамом, В. Мейерхольдом, И. Москвиным, тяготел к новокрестьянской литературе. Дружил с Василием Наседкиным, Сергеем Клычковым и Петром Орешиным. Вместе с Наседкиным он исполнял народные и свои песни. «Он — поэт, я — очеркист, - вспоминал потом Березов, - но всюду звали не как писателей, а как исполнителей фольклора. Мы на это не обижались»³. Часто выступали они и в Кремле перед К. Радеком, А. Луначарским, Ф. Раскольниковым, А. Воронским, Л. Рейснер. Акульшин стал близким другом Сергея Есенина. Его, одного из немногих, Есенин пригласил на свою свадьбу с С.А.Толстой.

Еще одним из любимых занятий Акульшина были концерты и выступления по городам и весям Советского Союза. На них он пел песни, декламировал стихи, в т.ч. «Страну Муравию» А.Твардовского. Его исполнение этой поэмы нравилось автору.

Глинку тянуло к другому флангу перевальцев. Он был знаком с А.Воронским, А.Лежневым, Д. Горбовым, Э. Багрицким, Д. Кедриным, И. Катаевым, А. Платоновым, М. Пришвиным, Н.Зарудиным, Б.Губером.

Березов писал стихи (в том числе детские) с 1923 года, прозу – с 1925. Известность Акульшину принесла уже первая книга «О чем шептала деревня» (1925). Но наибольшим успехов пользовался сборник «Любимый песенник» (1929) и «Частушки», выдержавшие 5 изданий (1926-29). Предисловие к его сборнику очерков о новой деревне «Развязанные снопы» (1927) написал Федор Раскольников, утверждавший, что Акульшин «с полным правом может быть назван крестьянским писателем⁴. Действительно, Акульшин писал исключительно о крестьянстве, крестьянском быте, о том новом, что несла в деревню советская власть: «Первые и последние», «Следы» (оба — 1929), «Золотые работники» (1930), «Повесть об одном колхозе» (1931), «Весна» (1937). Крестьянскому быту посвящены пьесы: «Нечистая сила» (1925), «Опоздали» (1925; 2-е изд. 1929); «Четверговая зола» (1927); «Лампочка Ильича» (1930); «Пастух Егорка» (1935). Пьесу «Окно в деревню» поставил В. Мейерхольд (1927). Спектакль был оформлен в духе народных лубков, сопровождался народными песнями, плясками и прошел 23 раза. Правда, критика усмотрела в нем исключительно, беспросветные картины народной жизни, карикату­ру на советскую действительность.

О стилистике доэмигрантских стихов Акульшина дает представление «Песня»:

В печали и в тревоге

Бегут за годом год.

Тропинки и дороги

Влекут всех нас вперёд.
В душе то грусть, то жалость,

То сумрак, то просвет.

С тоской всегда сражаясь,

Спешим купить билет.

Исполнится мечта.

Друзья мои, поверьте,

В движеньи красота.

Глинка-поэт в основном публиковался в периодике: в сборнике «На перевале» (1930), в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Молодая гвардия», в горьковском журнале «Наши достижения» Единственная изданная на Родине книжечка стихов Глинки – детская: «Времена года» (1926, повторно —1929). Зато он явно опережал коллегу в публицистике. Осуществляя замысел Горького (отражение писателями «Наших достижений») неоднократно ездил в длительные командировки на Заполярный Урал, к истокам Северной Сосьвы и в Нарымский Край. Из поездок привозил очерки в соавторстве с коллегами. Часть из них вошла в книги «Изразцовая печка» (1929), «Эшелон опаздывает» (1932), «Истоки мужества» (1935), «Павлов на Оке» (1936). О позиции Глинки-публициста дает представление его очерк-рассказ «Встреча» о богородском резчике Антипе Ермиловиче Ершове. Подробно описывая своего героя, писатель подчеркивает противоречие между официальным признанием мастера и обывательским равнодушием к народному миросозерцанию. Даже в правомерном желании мальчика - персонажа очерка «Бабушкины старины» - учиться и жить новой жизнью автор справедливо видит опасное неуважение к отцу-охотнику, к рассказываемым бабушкой древним поверьям о медведях.

Горький весьма одобрительно отозвался и о сборнике Акульшина, и о деятельности Г.Глинки, с отцом которого был знаком лично: тот в свое время относился к «знаньевцам», с 1934 года работал старшим консультантом при издательстве «Советский писатель» (имеются интересные воспоминания о его роли в становлении таланта Н. Глазкова⁵), преподавал в Литературном институте историю литературы и теорию стиха, читал лекции в МГУ.

В 1941 сформировалось «писательское ополчение» «Краснопресненская добровольческая дивизия», куда попали оба писателя. В бою под Ельней 5 октября того же года Березов попал в плен. 16 октября 1941 года в плену оказался и Глинка. Близкие получили повестку, что он пал смертью храбрых⁶.

Оба писателя прошли немецкие концлагеря.

После войны Акульшин, избежав репатриации, много печатался под псевдонимом Д. Новоселов в «Гранях», а в 1950 году эмигрировал под фамилией Березов в США.

Вначале его судьба складывалась вполне благополучно. Вместе с И.Елагиным, Н.Моршеном, В.Марковым он преподавал в школе военных переводчиков в Монтерее (штат Калифорния). В 1953 году принял баптистское вероисповедание.

Еще в 1948 году в США был принят закон о перемещенных лицах. Акульшин при оформлении документов признался, что скрыл свою истинную фамилию и гражданство. Против него было возбуждено уголовное дело, грозившее депортацией на родину. Лишь в 1958 году благодаря широкой защите общественности (в том числе А.Л.Толстой) сенатор Дж. Кеннеди внес в Палату представителей законопроект о легализации иммигрантов, которые при въезде дали о себе неправильные сведения, чтобы избежать выдачи большевикам по Ялтинскому договору между СССР и западными союзниками. Принятый закон позволил 25 тысячам бывших советских граждан, имевших, как тогда говорили, «березовскую болезнь», легализировать свою жизнь в Америке.

Глинка женился на польке, работал скульптором, публиковал статьи о литературной жизни (в т.ч. советской) в журналах русской эмиграции «Вестник РСХД», «Время и мы», «Новый журнал», «Континент» и др., в альманахе «Содружество», газете «Новое русское слово», «Русская мысль» и др. Поэт много выступал с чтением своих стихов на вечерах русской поэзии. В конце 40-х годов он тоже оказался в США.

Что касается поэтического творчества, то тут пути вновь разошлись.

Березов легко вписался в жизнь простонародной русской эмиграции. Им написаны и опубликованы песни и частушки («Народные жемчужины. Рассказ и 555 частушек». – С-Франциско, 1951), воспоминания о своей жизни («Что было» и др.), целый ряд поэм на темы Ветхого и Нового Завета, роман «Разлука» (1970), сатирические рассказы – всего около 25-26 книг.

Уже заголовок первого сборника Березова «Веруй, надейся и жди» (1948) Уже заголовок первого сборника Березова «Веруй, надейся и жди» (1948) дает представление об оптимистическом мировосприятии автора, идущем как от фольклора, так и от христианской традиции.

Убеждение, что «где б ни был я, Господь со мною» и «я солдат из армии Господней» проходит через все творчество поэта. «На склоне лет, в чужой стране, / Когда кончается дорога, / Остались две отрады мне: / Писать стихи и славить Бога» («Две отрады», 1955), - писал Акульшин. «Мне хочется, чтоб в строчках расцвели / Все краски мира, все земные трели», - скажет он в одном стихотворении; «твори восторженно» - в другом. «В моей душе добро всегда сильнее зла», - напишет в статье «Вступление к словесным излияниям» – и потому ведет меня к намеченной цели. А моя цель — радование читателей каждой строкой сво­его творчества»⁷.. Это не значит, что поэт не видит зло мира (в целом ряде его произведений рассказывается об этом), не испытывает ностальгию по утраченной родине, но он верит в «свободную Россию» («Будем верить», 1953; «Возвращение», 1954; «Наш путь», 1954 и др.). Березов уверен, что «все немудрые оковы» стряхнет «радость бытия». Даже в стихах смертельно больного поэта трагедия ухода из жизни соединится с прославлением земной красоты:

Земля, земля, безропотная странница,

О, как устала ты с людьми скорбеть.

Исчезну я, но красота останется,

И будут так же утром птицы петь...

В эмигрантской прозе Р.Березова (сб. «Русское сердце», 1954; «Что было», 1958 и др.) независимо от того, рассказывается ли о колхозном собрании, где конюх Ефим Велоножкин, юродствуя, высмеивает очередную глупую партийную директиву («Мировая закуска»); о детях, наивно несущих к поезду с ранеными цветы, надеясь найти в поезде своих отцов («Ландыши»); о Николае Кораблеве, поклявшемся застрелить первого встреченного на немецкой земле человека и вместо этого накормившего немецкого мальчишку («Закон сердца»); или о встреченных автором простых людях, писатель создает образы (порой не без юмора) находчивых, добрых сердцем и душой русских патриотов.

Даже в драматичном судьбоносном диалоге ди-пийца с американским офицером русский крестьянин, прикидывающийся турком, чтобы не быть репатриированным, выглядит сказочным Иванушкой-дурачком («На скрининге»).

Глинка выпустил соответственно в 1968 и 1972 гг. 2 книги стихов («В тени: Избранная лирика», в которую включены стихи 1923-28 и 1953-68, и «Было завтра») и воспоминания о «Перевале».

Он так и не овладел толком английским языком и острее других эмигрантов второй волны чувствовал свою неприкаянность.

«Как в Америке я очутился,/ Для чего и зачем? – Не пойму, - писал он в стихотворении «Наваждение». - Навязали мне эту затею;/ Знал, конечно, она не к добру./ Ни кола, ни двора не имею,/ Да и сам я тут не ко двору». «С тобою я всюду, навсегда» говорил он, обращаясь к «Руси Святой».

«Подлинная лирика прежде всего трагедийна», - утверждал поэт в одном из своих ключевых выступлений. Трагедия эмиграции, ностальгия –тема многих поэтов второй волны. Глинка сумел найти свою интонацию для этой темы.

«Главная задача поэта, утверждал он в том же выступлении, — говорить обязательно от себя и по-своему. […] я пользуюсь именительным падежом от местоимения себя — получается соба, та самая, которой многие из нас очень довольны. Некоторые пьют с собой наедине, можно бороться с собой. Значит, какая-то соба должна быть. Но в русской грамматике сказано, что именительного падежа в данном случае не имеется»⁸.

Соба Глинки - философичность и диалектичность с большой долей самоиронии во всем, о чем бы он ни говорил, в том числе и о самой собе:

Соба одна, соба без «ка».

Какая же она?

Поверхностна иль глубока

И в чем отражена?
Кой-кто умеет с нею пить,

Топя тоску в вине.

Тут он не прочь поговорить

С собой наедине.

Доволен будь собой,

А если не доволен, что ж,

Соба дана судьбой.

Собой гордятся все.

Соба не вымысел, не вздор

Во всей ее красе.

И как бы с похвалой

Мы почему-то говорим:

Покончил он с собой.

Вот он говорит о силе поэзии («Истоки», «Соба», «Самость». «Рубикон), которая одна «не признает рубежей», о том, что строфа, как и Бог, «Рожденна, а не сотворенна,/ Единосущна благодати» («Тайна»), но и утверждает, что «необъятного объять/ Не дано в поэзии» («Антитеза») и, более того, иронически замечает, что после прилива вдохновения «оценил… молчанье» («Муза»). А в стихотворении «Мастерство» полушутя, полусерьезно произнесет: «Поэзия — гибкий трамплин,/ Прыжок и полет вверх ногами». Трагически и не без иронии воспринимает поэт и традиционную для русской поэзии тему пророка («Пророк», «Строки о пророке»). Его пророк стоит «без сил и без скрижалей/ У негорящего куста».

Полны драматизма стихи Глинки об технизированном мире Америки. Есть некая общность между циклом «Дракон на крыше» И.Елагина и стихотворением Г.Глинки «Подземный собор». Но Глинке, за исключением названного стихотворения, чужды сюрреалистические образы, зато присуще большее обобщение. «Слишком много в жизни зла», замечает он в стихотворении «Оборона». «И стоит средь поля жалкий,/ Беззащитный человек» («Стихия»). Злой иронией звучит заголовок стихотворения «Наши достижения», где на типичный вопрос «Есть ли всё же жизнь на Марсе?» следует ответ: «Очевидно, тоже нет». Проецируя зловещую ситуацию атомного века («Танка») на будущее, поэт предполагает, что у внуков и правнуков душа умолкнет, «как сломанная лира» («Призрак»).

Немалое место в лирике Г.Глинки занимает тема войны и смерти. До самых последних дней он помнил о трагедии войны: «задыхаясь и смеясь,/ На фронте я вступил со смертью/ В непозволительную связь./ И с той поры в заботах быта, / В земной любви и в царстве сна/ Ее объятья не забыты — /Я знаю, ждет меня она… («Упоение в бою»). Лирический герой стихов Глинки, «непонятый эпохою» то примеряет на себя «Лавры ихтиозавра», то сравнивает себя с «Чучелом», то жалуется на свои болезни. Впрочем, во всех этих случаях поэт явно озорничает со словом. И «непозволительная связь» со смертью взята из совсем другой, далеко не трагической области. И смерть, которая «полезет на кровать» и ощущение конца «всем своим больным скелетом» вместо привычного «тела» – всё говорит о философско-ироническом спокойном отношении Глинки к экзистенциальным вопросам бытия. «Лишь здесь, в тисках судьбы… мы – времени рабы»,- скажет он в «Надежде ненадеянных». Смерть поможет «из тлена встать нетленным». Вера, что существует «иная реальность юдоли», позволяет ему утверждать: «Пусть путь недолог человечий –/ Погаснет жизнь, но я останусь».

Впрочем, и в бытии земном, лирический герой прозревает такие ценности, как любовь, семья, юность, Россия («Лирический трактат», «Тебе», «Портрет», «Рождение образа», цикл «Молодые стихи»).

Говоря о своей поэзии, Глинка подчеркивал, что в «лирической исповеди избегает лжемудрствования», «что о примитивных вещах еще возможно говорить осложненно, но о сложном и сокровенном мне хочется говорить до детскости просто и немногословно». Большинство его стихотворений – несколько четверостиший или двустиший, изредка встречаются пятистишья. Есть даже мысли, уложенные в одну строфу.

Богатство стиха достигается игрой слов и понятий, передачей философского смысла разговорной (вплоть до простосторечной) лексикой (не случайно среди любимых поэтов Глинки был Г.Иванов): «Все наши прежние устои/ Летят, как из подушки пух»; «Не житуха, а страда/ Наши зрелые года»; «Стихи горьки, как водка,/ А вот попробуй — брось».

Поэт – мастер метафор, также вполне житейских: «Густые облака, как лужи крови,/Пролиты нынче в темных небесах», «А сердце — как большой, стихами/ Набитый доверху чердак».

Задолго до постмодернистов Глинка использовал интертекстуальные приемы: заголовки («Крейцерова соната», «Бедная Лиза», «Silentium», «Стихи моего приятеля») или переосмысленные цитаты: «Размышляю у подъезда, /У парадного крыльца» («Тайна»); ««Надежды юношей питают,/ Отраду старцам подают», «Иных уж нет, а те далече» («У самовара»).

Не без самоиронии сказав, что «куда уж нам с конкретным рылом/ Лезть в отвлеченный звукоряд», Глинка превосходно владеет звукописью. Чего стоит его «Дать ротику эротику,/ удел для тел – кровать» («Материализация») и «Поэзии живой сосцы,/ Стихосложения жрецы» («Смута»)! Во многих стихах он демонстрирует мастерское владение рифмами: «перепонки/гребенки»; «ни смерить/смерти»»; «затылок/ предпосылок»; «из тлена/ Демосфена»; «вкривь и вкось/ и понеслось».

Весьма скептически относясь к смысловым сдвигам и абсурдистским стихам, Глинка тем не менее признавал, что большие художники могут и здесь найти нечто плодотворное («Навозну кучу разрывая,/ Бодлер нашел жемчужное зерно»). Более того, он признавался, что не стоит «в стороне от современности, она временами против моего желания врывается в мою лабораторию». В частности, название своего второго сборника «Было завтра» он не без юмора комментировал так: «Дико, странно!». А затем уже всерьез, объясняя свой стиль и метод, утверждал, что его интересует: «Свет и пятна,/ Переливы,/ Смысл обратной /Перспективы…».

Глинка мечтал о читателе, которому будет «всё в моем искусстве понятно». «Родная, не чужая,/ Душа близка с душой, –/ Он довоображает / Придуманное мной». И тут же с горечью восклицал: «Но где такой читатель,/ Соратник, верный друг? /С какой бы это стати /Он появился вдруг?... /Возможно, уже умер / Иль не родился он» («Мой читатель»).

Особое место занимают в творчестве обоих писателей воспоминания.

В мемуарах Р.Березова значительное место занимает личность автора. Книга «Что было» (1958) почти полностью посвящена жизни Акульшина, его злоключениям и победам. Несколько иначе построена «Лебединая песня» (1978). Рядом с главами «Встреча с судьбой», «Как я стал знаменитым», «Последний день моей жизни», названия которых говорят сами за себя, присутствуют «Цветок неповторимый (О Сергее Есенине)» ⁹; «Страна Муравия» (Об Александре Твардовском)»; «Придворное кощунство (О Демьяне Бедном)» и «Конец пути (О Блюменталь-Тамарине)». Наибольший интерес представляют воспоминания о Есенине. Впервые в научный оборот введен материал о поэтическом соревновании Есенина и Маяковского в Литературном институте им. В.Я.Брюсова в конце лета 1923 года. Чрезвычайно ценен рассказ о стычке Есенина, Клычкова и Орешина с нэпманами, после чего поэтов обвинили в антисемитизме. Березов рассказывает о том, как в Литинституте имени Брюсова обсуждался этот вопрос и как студенты и сам В.Я.Брюсов после продолжительной дискуссии отвергли это обвинение. Содержатся в воспоминаниях и другие малоизвестные факты личной жизни Сергея Есенина.

Значительный интерес представляют мемуары под ироническим заголовком «Я другой такой страны не знаю», рассказывающие о жизни и трагической судьбе крестьянского поэта-лирика Василия Наседкина и его семьи, связанной с Есениным. Подробно с обилием неизвестных ранее подробностей Р.Березов рассказывает о последних годах жизни Вс. Мейерхольда и З.Райх, с которыми мемуариста связывала если не дружба, то близкие отношения.

Мемуары Г.Глинки «Перевал» с подзаголоком «Уничтожение литературной независимости в СССР» (1953) более академичны. Автор делит литературный процесс на 3 периода: относительно свободный первый (с 1921 года по 1929);, переходный второй (от 1930 по 1936 год). И, наконец, последний (с 1937 года до 50-х годов), характерный репрессиями и попытками приспособить литературу к служению власти. Вместе с тем мемуарист считает (в отличие от некоторых наших современников), что даже в условиях несвободы «художественная литература второго и даже третьего периода не смогла окончательно сбросить свою преемственность от литературы периода становления, то есть, в конечном итоге, от былой русской литературы. Сквозь все фильтры и заграждения своими глубинными и уже худосочными корнями она продолжала и продолжает тянуться всё к тем же источникам». «Будущему литературоведу, - пророчески замечает Г.Глинка, - придется искать характерное в случайном, потому что это случайное, прорвавшись через все преграды, и является подлинно характерным для глубинного сознания истинного художника».

Первая часть книги «В предгорьях» посвящена анализу теоретических работ перевальцев, взаимоотношениям этого литературного объединения с другими (РАПП, ЛЕФ, комсомольские поэты и т.д.). Среди наиболее зрелых критиков «Перевала» Глинка называет Александра Воронского, Димитрия Горбова и Абрама Лежнева. Эти рассуждения перебиваются живыми сценками из литературной жизни 20-х годов. Глава «Восхождение на перевал» начинается с анализа программного для «Перевала» рассказа Ивана Катаева «Молоко», полемизирующего, по мысли Г.Глинки, с «Завистью» Ю.Олеши; повести Петра Слетова «Мастерство», альманахов «Ровесники» и антологии «Перевальцы» (1930). Глинка подробно рассказывает о начавшейся травле «Перевала», завершившейся в 1930 году т.н. дискуссией в Коммунистической академии и статьей в «Литературной газете» «Против реакционной школы Воронского»¹⁰.

Особый интерес для историков литературы представляют данные мемуаристом живые и в то же время вполне аналитические портреты перевальцев: Александра Воронского, Абрама Лежнева, Димитрия Горбова, Николая Зарудина, Ивана Катаева, Бориса Губера, Петра Слетова. Более бегло охарактеризованы Михаил Пришвин, сам Глинка, Николай Тарусский. Завершается книга разделом «Пути в небытие» об арестах и расстрелах большей части участников «Перевала».

Содержатся в книге и информационные материалы и документы тех лет. В частности, полный список московского отделения «Перевала», «Декларация Всесоюзного объединения рабоче-крестьянских писателей “Перевал”», полный текст статьи некоего М.Гребенщикова «Непогребенные мертвецы (о «Перевале» и перевальцах»¹¹ положившей начало организованной травле «Перевала».

Родион Березов провел последние годы жизни в доме для престарелых, прикованный к постели, и скончался в 1988 году в Ашфорде (штат Коннектикут, США).

Глеб Глинка последние десятилетия жизни провел в штате Вермонт, неподалеку от жившего там А.И.Солженицына. Умер он в доме сына в Нью-Йорке в 1989 году, пережив своего однокашника на год.

Книги обоих писателей лишь недавно вернулись к отечественному читателю. В московском издательстве «Протестант» в 1991 и 1993 гг. вышли 2 сборника Р.Березова: проза воспоминаний «Лебединая песня» и стихи «До заката». Знакомство российского читателя с «Собранием стихотворений» Г.Глинки положил в 1997 году Музей Марины Цветаевой. В 2005 в Томске вышло избранное писателя «Погаснет жизнь, но я останусь», куда вошла и проза автора.

Теперь очередь за литературоведами.

2013