Глава II ВЕЛИКИЙ КОРОЛЬ-БУДДИСТ ДЖАЯВАРМАН VII

Трон Камбоджи часто занимали узурпаторы, жаждавшие незаконно завладеть властью, иногда це­ной отвратительных преступлений. Но не к таким лю­дям принадлежал Джаяварман. Долгое время он уклонялся от бремени власти, хотя имел на нее полное право, часто даже он оказывал поддержку претенден­там менее достойным, чем он сам. Только в критиче­ский для страны час необходимость заставила его взять в свои руки бразды правления умирающим коро­левством, чтобы через несколько лет возродить его из пепла и сделать вновь могучей империей, более ве­ликой и сильной, чем когда-либо.

Будучи сыном Дхараниндравармана II, он состоял в родстве с Сурьяварманом II, основателем Ангкор Вата, а по материнской линии, через дочь Харшивармана III Шудамани, он был связан родством с Сурья­варманом I, королем чужеземного происхождения, но объединившим в своем лице солнечную династию Ченлы и лунную династию Фунани.

Любопытно, что его роль в истории Камбоджи была долгое время неизвестна. Вплоть до 1900 г. историки считали его второстепенным правителем. Заслуги восстановления его действительного значения принадле­жат ученым Французской школы Дальнего Востока — Сёдесу, Фино, Масперо. Они, открывая на террито­рии Камбоджи и переводя надписи на стелах, расска­зывающие о победах королей, об их свершениях, вос­становили историю Джаявармана VII, который теперь считается одним из самых великих камбоджийских ко­ролей. При нем территория Камбоджи достигла наи­больших размеров, он присоединил, правда временно, королевство Тямпу и выстроил множество храмов.

Еще очень молодым Джаяварман женился на прин­цессе Джаяраджадеви, от которой у него родился ре­бенок. Сохранилось воспоминание о том, что отец по­слал Джаявармана воевать против Тямпы, так как в это время она вновь стала угрожать Камбодже. Расста­вание было очень мучительным для молодой женщины, и одна надпись королевского дворца описывает в тро­гательных выражениях горе принцессы. Она была «вся в слезах, оплакивая, как Сита, своего мужа, с которым расставалась. Она просила богов о его возвращении, стремясь найти утешение своей скорби в аскетических обрядах брахманизма, и наконец обрела утешение в буддизме. Ее познакомила с этим учением старшая сестра Индрадеви. Считая Будду вожделенным объек­том своих стремлений, Джаяраджадеви пошла по спо­койному пути мудрости, который проходит между ог­нем мучений и морем скорби».

Во время похода против Тямпы, когда его войска находились в районе Виджаи (современном Биньдине), Джаяварман узнал о смерти отца и восшествии на пре­стол Яшовармана II, которого он поддержал вместе со своими родственниками, не пытаясь предъявить свои права на корону. Известно, что один из сыновей Джаявармана оказал помощь и содействие новому прави­телю при нападении на него демона Раху.

Джаяварман по-прежнему находился в Тямпе, когда узнал еще одну плохую новость — о восстании Трибхуванадитьявармана, «солнца трех миров». Со­гласно надписи в королевском дворце, «Джаяварман возвратился со всей поспешностью, чтобы помочь коро­лю Яшоварману». Однако Яшоварман уже был лишен узурпатором не только королевства, но и жизни, и Джаяварман, оставшись в Камбодже, стал ждать удобного момента, чтобы спасти несчастную страну. Обретя вновь своего супруга, принцесса сняла с себя обеты: отныне она хотела, «чтобы он вытащил страну из пучины несчастий, куда она погрузилась». Однако чтобы осуществить это, Джаяварман должен был ждать еще пятнадцать лет, будучи бессильным свидете­лем разорения своей родины.

Тямское завоевание, хотя и разорило Камбоджу, имело своим положительным результатом то, что осво­бодило страну от мрачного «солнца трех миров». Побе­дители даже не сочли нужным посадить на трон Кам­боджи своего ставленника, так как считали, что эта далекая страна не представляет для них интереса, и ограничились тем, что разграбили Камбоджу до осно­вания, увезя огромную добычу. Трон был свободен, но прежде чем его занять, Джаяварман хотел изгнать из королевства захватчиков и возродить столицу.

Страна находилась в состоянии анархии. Джаявар­ман прежде всего приступил к восстановлению армии, затем дал Тямпе несколько сражений, закончившихся его победой, в том числе и на море, прославленных бла­годаря изображениям на барельефах Байона и Баитеай Чмара.

Установив мир в стране, Джаяварман в возрасте около пятидесяти лет начал восстанавливать столицу и построил новый королевский город — Ангкор Тхом, центром которого стал Байон. Именно о нем говорит надпись на одной из стел, найденных в четырех углах городской стены. Несмотря на ее название — Яшодхарапура, ее не надо путать со старой Яшодхарапурой, столицей Яшовармана I, примитивным Ангкором с выстроенным в центре Бакхенгом, долгое время отождеств­лявшемся с новой столицей.

В поэтических выражениях надпись повествует о коронации Джаявармана VII, происходившей в 1181 г., спустя четыре года после недолговременного занятия Тямпы: «Город Яшодхарапура, подобный де­вушке из хорошей семьи, составляющей со своим же­нихом прекрасную пару и сгорающей от желания, украшенный дворцом из драгоценных камней и как бы одетый в свои укрепления, был взят королем в качестве жены, чтобы дать его жителям счастье. Это сопровож­далось великолепным празднеством, проходившим в ореоле славы и величия».

Если верить китайскому историку Ма Чжуан-лину, Джаяварман «поклялся обратить на своих врагов без­жалостную месть, и он смог осуществить ее после во­семнадцати лет терпеливого ожидания». Действительно, вступив на престол в 1181 г., Джаяварман освободил страну от тямских захватчиков, но еще не обратил на них свою месть, как намеревался. Именно об этом он думал, но вынужден был отложить свое намерение из-за мятежа, поднявшегося в его собственной стране в Мальянге, к югу от Баттамбанга, вскоре после коро­нации.

Подавление мятежа было поручено молодому тям-скому принцу, скрывавшемуся в Камбодже. Об этом го­ворит надпись, найденная в Мисоне: «В ранней юности, в 1182 г., принц Видьянандана приехал в Камбоджу. Ко­роль Камбоджи, который вступил на трон годом раньше, обратил внимание на то, что принц имеет все тридцать три совершенства⁴¹, почувствовал к нему расположение и обучил его как принца всем наукам и владению всеми видами оружия. Когда он жил в Камбодже, в этой стране был город Мальянг, населенный множеством плохих людей, которые и подняли мятеж против короля Камбод­жи. Тогда король Камбоджи, зная, что принц ловок в обращении с любым оружием, поручил ему повести кам­боджийские войска на этот город и взять его. В соответ­ствии с желанием короля принцу это удалось вполне, Тогда король, видя его достоинства, дал ему титул Юва-раджи и наградил всеми почестями и богатствами, ко­торые имелись в стране».

После этого столкновения Джаяварман VII обратил­ся к Тямпе, главному объекту мести, о которой он по­мышлял в течение стольких лет. Вначале он заручился нейтралитетом Вьетнама, подписав в 1190 г. договор о союзе с императором Ли Као-тонем, и стал терпеливо ждать удобного момента. Некоторое время спустя но­вый правитель Тямпы, Джая Индраварман, сам напал на Камбоджу, это и стало для короля желанным пред­логом.

Армия Джаявармана VII во главе с принцем Видья-нанданой была наготове; Тямпа не знала об этом и бы­ла застигнута врасплох контратакой противника. Кхмер­ская армия легко дошла до Виджаи, столицы Джая Индравармана, взяла его в плен и привезла в Камбоджу. Джаяварман посадил на трон Тямпы своего деверя, принца Ина, в то время как Видьянандана на юге, в районе Пандуранги, современного Пханранга, основал свое собственное королевство. Тямпа, таким образом, была окончательно подчинена, разделена на два коро­левства, причем одно управлялось родственником, а дру­гое — другом Джаявармана VII; однако положение вско­ре изменилось.

Видьянандана, опьяненный своим новым званием ко­роля Пандуранги, не колеблясь предал Джаяварма­на VII, которому он был обязан всем и полным довери­ем которого пользовался. Скоро ему представился под­ходящий случай. В 1192 г. в Виджае был поднят мятеж по наущению местной знати. Принца Ина изгнали, а власть передали одному из тямских принцев — Рашупати, принявшему имя Джая Индраварман V. Во главе войска на Виджаю двинулся Видьянандана. Он овладел городом, убил несчастного короля, едва вступившего на престол, и объявил себя единственным королем Тямпы под именем Сурьявармадева. Спустя некоторое время он убил бывшего короля Тямпы Джая Индравармана IV, который был освобожден из плена Джаяварманом VII и послан против Видьянандана. Этим поступком Видьянан­дана как бы подтвердил свое владычество над всей Тямпой и разрыв со своим прежним покровителем.

Измена не пошла ему на пользу. После безуспешных попыток воззвать к его лучшим чувствам Джаявар­ман VII послал в 1203 г. против нового короля Тямпы его собственного дядю Ювараджу онг Дханапатиграма; потерпев поражение, Видьянандана укрылся во Вьетна­ме и исчез бесследно. Тямпа стала кхмерской провинци­ей. Управлять ею Джаяварман VII поручил Юварадже онг Дханапатиграму, которому дал титул наместника. Его помощником был назначен юный принц Ангшараджа из Турай-Виджаи, внук Джая Харивармана I, воспи­танный при дворе кхмерского короля и весьма предан­ный Джаяварману; именно он в 1207 г., награжденный титулом Ювараджи, возглавил войска во время войны, которую вели Камбоджа, Бирма и Сиам против Вьет­нама; именно он в 1226 г. занял трон Тямпы, ставшей вновь свободной от кхмерской опеки.

Свою клятву Джаяварман VII выполнил; он смыл оскорбление, нанесенное его стране нашествием Тямпы, подчинив ее полностью. Этим он не ограничился; при его правлении владения Камбоджи необычайно расшири­лись.

На севере границы Камбоджи заходили далеко на территорию современного Лаоса. Об этом говорит кхмер­ская надпись, найденная в Сайфонге, недалеко от Вьен­тьяна. На юге Камбоджа владела частью Малаккского полуострова, на западе — частью Бирмы, а на востоке ей была полностью подчинена Тямпа (современный Цен­тральный Вьетнам). Надпись в Прах Кхане является свидетельством значительного влияния, которое имел Джаяварман VII у соседних правителей.

Древний обычай, который частично сохранился еще в наше время в церемониях королевского двора Кам­боджи, требовал, чтобы при важных официальных тор­жествах воду, необходимую королю для ритуального омовения, приносили люди высокого ранга: принцы, да­же правители, находящиеся в большей или меньшей за­висимости от кхмерской короны. Это было знаком вас­сальной зависимости, смирения, возможно, просто ува­жения. Так, надпись в Прах Кхане говорит, что вода для обряда королевского омовения ко двору Джаявармана VII доставлялась «Сурьябхаттой и другими брах­манами, королем Явы, королем джаванов и двумя ко­ролями Тямпы». Сурьябхатта — это, вероятно, глава брахманов; король джаванов — это император Вьетна­ма Ли Као-тон, правивший в 1175—1210 гг.; о двух же королях Тямпы говорилось выше.

Безусловно, из этого нельзя делать такой вывод, что Вьетнам и Ява находились в вассальной зависимости от Камбоджи; в данном случае речь шла, вероятно, о зна­ках уважения между союзными или дружественными правителями; в то же время это указывает на влияние, которым пользовался Джаяварман VII во всей Юго-Во­сточной Азии. Другим показателем его влияния являют­ся матримониальные союзы, которые он заключил и которых, по-видимому, очень добивался, если судить все по той же надписи в Прах Кханс: «Тем, кого он уже осыпал богатствами, он давал в жены своих дочерей замечательной красоты».

Смерть жены, королевы Джаяраджадеви, нанесла тя­желый удар Джаяварману VII, ибо он, по-видимому, был сильно привязан к ней, бывшей ему верной подру­гой в тяжелые годы. После смерти Джаяраджадеви он женился на ее старшей сестре, женщине со многими до­стоинствами, большой культуры; надписи говорят, что ее знания превосходили знания философов. Она занимала высокую должность преподавателя в наиболее почи­таемых в стране буддийских монастырях. Ее замужест­во положило конец преподавательской деятельности, но она по-прежнему сохранила интерес к умственным заня­тиям. И надпись продолжает: «Женщинам, которые из­брали своим наслаждением науку, она раздавала коро­левские милости как чудесный нектар в виде познаний». Именно ей приписывают редакцию составленной цвети­стым слогом надписи на знаменитой стеле королевского дворца, из которой мы приводили многочисленные вы­держки.

Джаяварман VII дожил до преклонных лет. Еще в 1201 г. его имя упоминается в связи с отправкой посоль­ства в Китай. Дата его смерти точно не определена, ве­роятно, ее следует отнести к 1219 г. Что касается обстоя­тельств его смерти, то они остаются загадкой для уче­ных, истративших по этому поводу много чернил.

Легенда, до сих пор распространенная в Камбодже, приписывает смерть Джаявармана VII болезни, весьма распространенной не только в ту эпоху, но и в наши дни: проказе. Джаяварман VII, очевидно, был «королем, больным проказой», подобно его современнику Бодуэну IV, королю иерусалимскому. Нужно признать, что эта легенда основана на ряде волнующих иконографи­ческих документов, которые стали предметом глубоких исследований специалистов. Речь идет прежде всего о двух барельефах из Такео, расположенных на фронтоне небольшого строения, называемого «больницей». Здесь изображен человек, несомненно, с одним из важных симптомов проказы: «орлиной лапой», образованной из-за контрактуры последних двух пальцев руки.

Другой барельеф из Ангкор Тхома, где изображено некое высокое лицо, вероятно король, изучался доктором Менаром, директором Пастеровского института в Сай­гоне. В письме к Виктору Голубеву он следующим обра­зом раскрывает содержание исследуемого изображения: «Предплечья и кисти больного внимательно рассматри­ваются женщинами, которые его окружают. Движение одной из них представляется мне характерным, она от­тягивает правый мизинец как бы для того, чтобы раз­жать «орлиную лапу». По ее движению кажется, будто она просит своих соседок обратить внимание на этот важный признак. Нижние конечности поддерживаются предметом, помещенным у пациента под коленями. Одна из женщин поддерживает левой рукой ногу пациента, а правой рукой, по-видимому, массирует его левую ногу. Жесты этих женщин, по всей вероятности, указывают, что у пациента появились признаки поражения конеч­ностей; это трофические расстройства вследствие пора­жения периферической нервной системы. Другая важная деталь: по сторонам больного стоят два человека с ва­зами, наполненными плодами круглой формы. Может быть, это семена дерева шолмаграа (крабао), очень распространенного в лесах Ангкора и часто употребляе­мого даже и в наши дни при лечении проказы. Возмож­ный диагноз: проказа в стадии поражения нервных окончаний».

Осторожность диагноза не мешает Менару сделать следующий вывод: если изображенное лицо действитель­но король, а это можно предположить по данным ико­нографии, тогда это послужит подтверждением легенды, о которой мы говорили. Другой связанный с этим факт: один из средневековых текстов Индии говорит о паломничестве к священным для буддистов местам, предпри­нятом пораженным проказой королем Камбоджи. Ввиду того, что Джаяварман VII был ревностным буддистом, такое паломничество вполне правдоподобно. Не объяс­няется ли также этой болезнью строительство королем многочисленных больниц для прокаженных? Но как бы то ни было, нельзя связывать эти выводы со знаменитой статуей Ангкор Тхома, так называемым прокаженным королем. Она не имеет никакого отношения к личности Джаявармана VII и, по всей вероятности, изображает дхармараджу, верховного судью ада. Статуя эта весь­ма посредственна по исполнению и более обязана своей известностью литературе о ней, нежели своим действи­тельным художественным достоинствам. Что касается проказы, которой болен изображенный персонаж, то ее симптомы выражены только, как отметил г-н Гэз, не­сколькими участками кожи, пораженной лишаем.

Мирные дела Джаявармана VII имеют гораздо боль­шее значение, чем его политическая и военная деятель­ность. Если он и был великим завоевателем, то только по необходимости,— чтобы восстановить территориаль­ную целостность страны, освободить ее от чужеземных вооруженных банд, разорявших страну, и дать ей воз­можность жить в мире. После того как им была выпол­нена миссия освободителя кхмерской земли, он смог приступить к мирным делам, которые были ему более по сердцу и, как он считал, более подобали как королю; об этом он никогда не забывал, даже в самое трудное для страны время. После установления мира в стране он все свои усилия посвятил его сохранению.

Мы можем примерно представить себе облик Джая­вармана VII, ибо впервые в истории кхмерского искусст­ва барельефы и статуи изображают его как живое су­щество, а не как условную фигуру с чертами божества.

Время сохранило нам две статуи, которые специа­листы считают возможным рассматривать как «портре­ты» Джаявармана VII. Это два бюста: один — из Ангкор Тхома — украшает музей в Пномпене, другой — из Пхи-маи, около Кората, находится в Бангкоке. Первый, мо­жет быть, самое впечатляющее произведение кхмерской скульптуры благодаря глубокому реализму, который, однако, не лишает изображения духовности, и от­сутствию стилизации. На обоих бюстах мы видим одно и то же лицо, чьи изображения находятся на барельефах Байона; это лицо соответствует нашим представле­ниям о Джаявармане, которое можно составить по над­писям: человек в зрелом возрасте (ему было более пя­тидесяти лет, когда он взошел на трон), крепкий, зака­ленный в походах, с суровыми чертами, плотного сложе­ния, с лысой и выбритой головой, на макушке которой он оставлял небольшой пучок волос.

Энергичный и предусмотрительный, терпеливый и тонкий политик, способный годами выжидать удобного момента для осуществления своих планов, Джаяварман был вместе с тем благочестивый и добрый человек, ис­кренне верующий буддист, который предпочитал мир войне и прибегал к ней только при крайней необходимо­сти. Он принадлежал как буддист к Большой колесни­це и всю жизнь подчеркивал свое исключительное пре­клонение перед Локешварой, бодисатвой, особенно по­читаемым в Камбодже.

Жизнь Джаявармана некоторыми чертами напоми­нает жизнь великого индийского царя-буддиста Ашоки; чтобы облегчить путешествия, Джаяварман построил многочисленные дороги, пересекавшие его страну во всех направлениях с севера на юг — от Таиланда до Тямпы, и на этих дорогах ставил убежища для путников. Стела в Прах Кхане перечисляет сто двадцать один такой дом, расположенный радиально на равных отрезках дороги вокруг столицы: пятьдесят семь по пути из Виджайи, столицы Тямпы, семнадцать на пути в Пхимаи на плато Корат, один в Пном Чизоре, расположение двух других не указано, сорок четыре указаны на дороге, оставшейся для нас неизвестной. Вероятно, в этом случае речь шла о каком-то круговом маршруте паломников, ибо много­численные храмы располагали такими убежищами, сто­явшими обычно внутри ограды, около восточного входа. Некоторые из них были обнаружены. Они располагались на расстоянии 12—15 км друг от друга, что соответство­вало нормальному переходу продолжительностью четы­ре-пять часов. Эти «дома с огнем», как их называет над­пись, имели комнату для отдыха и другую комнату, кото­рая служила кухней, где помещался очаг. Эти помещения были очень удобны, ибо спустя сто лет великий китай­ский путешественник Чжоу Да-гуань пишет о них с восхищением: «На больших дорогах имелись ме­ста для отдыха, схожие с нашими почтовыми станциями».

«Социальная» деятельность Джаявармана VII про­явилась также, как говорят надписи, в строительстве ста двух больниц, расположенных по всей территории страны и связанных между собой сетью дорог, о кото­рых мы говорили выше. Все жилые дома, в том числе и правителей, строились тогда из дерева или легких ма­териалов. Это относится и к больницам, поэтому ника­ких следов подобных строений не сохранилось. Однако небольшой храм при больнице строился из камня, строи­тельного материала, предназначенного для религиозных сооружений. Развалины некоторых из этих больничных часовен сохранили стелы с надписями, которые дают представление о том, как распределялись эти больницы по всему королевству.

По надписям, больницы находились под покровитель­ством Бхайшаджьягуру Ваидурьяпрабха — Будды-вра­ча, целителя, «Властителя лекарств, сверкающего, как берилл», буддийского божества Большой колесницы, глу­боко почитаемого и сейчас в Тибете и Китае. В надпи­сях имелись и правила внутреннего распорядка больниц, о котором перевод Сёдеса дает ценные сведения: «Лишь представители четырех каст могли пользоваться больни­цей. В больнице было два врача, и у каждого помощ­ники— мужчина и две женщины; два человека, в обя-за-нности которых входило распределение лекарств; два повара, имеющих право на получение топлива и воды и обязанные в то же время поддерживать чистоту в храме; два служителя, ведающие подготовкой подноше­ний Будде; четырнадцать фельдшеров; шесть женщин, в обязанности которых входило кипячение воды и расти­рание медикаментов; две женщины, занятые приготов­лением рисовой муки. Штат больницы состоял из три­дцати двух человек, живущих непосредственно на ее тер­ритории; кроме того, при больнице было еще шестьде­сят шесть человек обслуживающего персонала, живущих на собственные доходы вне ее территории. Всего персо­нала — девяносто восемь человек. Количество риса для жертвоприношений богам было установлено в одно буасо⁴² в день. Остатки риса отдавались больным. В список продуктов, получаемых три раза в год с королевских складов, входили: мед, сахар, камфара, кунжут, пряно­сти, черная горчица, тмин, мускатный орех, кориандр, укроп, кардамон, имбирь, кубеба, мироболан, корица, перец, индийский нард, сок грудной ягоды, которые от­пускались в точно отмеренных количествах».

Удивительны размеры этих больниц, количество пер­сонала, разнообразие медикаментов, из которых такие, как перец и камфара, еще не так давно широко приме­нялись на Западе. И ведь говорилось только о провин­циальных больницах, тогда как существовали еще и дру­гие, гораздо больших размеров, в крупных городах. В Ангкоре нашли остатки четырех таких больниц в че­тырех углах городской стены. Стела Та Прохм указыва­ет общее количество продуктов питания и лекарств, по­требляемых всеми больницами страны в деревнях и в городах; оно внушительно: «11 192 т риса, произведен­ного 838 деревнями с населением в 81 640 человек, 2124 кг кунжута, 105 кг кардамона, 3042 штуки мускат­ного ореха, 48000 жаропонижающих средств, 1960 коро­бочек мази от геморроя и т. д.». Неизвестно, чем больше надо восхищаться — громадными ли усилиями по уходу за больными или же порядком, царившим в королевской администрации.

Огромное внимание, уделявшееся больницам, говорит о серьезной заботе Джаявармана VII о благополучии и здоровье своих подданных. Текст надписей, кроме то­го, говорит о том, что у этого короля, искренне и глу­боко верующего буддиста, религиозные заботы как бы воплощались в заботах о материальном благополучии и здоровье своего народа. Для буддиста сострадание ко всему живущему является не только первой заповедью, но также и средством приобрести заслуги, исправить плохую карму, созданную в результате прошлых поступ­ков; вероятно, Джаяварман VII стремился искупить большой для каждого буддиста грех, который он со­вершил, ведя войну, даже и ради «справедливого дела».

Несомненно, Джаяварман VII разделял буддийскую религиозную концепцию — между прочим, благородную и прекрасную — о роли правителя, отождествленного с абсолютом, ответственного за судьбу своего народа, за счастье или несчастье своих подданных, что зависит от того, насколько добродетелен сам король. Кроме того, он выполнял функции чакравартина, или «повелителя вселенной, вращающего Колесо Закона»; такой прави­тель имеет возможность и обязан управлять своей жизнью и жизнью своего королевства в соответствии с мировым порядком.

Итак, образ Джаявармана VII полностью отвечает тому представлению, которое мы получаем из указа о больницах: «Он страдает от болезней своих подданных больше, чем от своих собственных: ибо страдание на­рода есть страдание королей». Далее в том же указе говорится: «Полный сострадания к миру, король выра­жает такое желание: Я бы хотел поднять с помощью до­бродетели все существа, погруженные в океан существо­вания. Пусть все короли Камбоджи, стремящиеся делать добро, сохранят мои начинания, тогда со своими потом­ками, женами, чиновниками, друзьями они достигнут состояния освобождения, где не будет больше болезней».

Таковы эти благородные слова, глубоко проникнутые учением Будды; они вызывают в памяти язык некото­рых надписей Ашоки и, что любопытно, один из извест­ных текстов «Махаяны» — «Шикшасамуккаю». Это про­изведение индийского философа Шантидевы может быть датировано примерно 800 г.; оно основано на предшест­вующих ему текстах «Махаяны»; вполне возможно, что Джаяварман был знаком с этими произведениями; вот характерный отрывок: «Необходимо, чтобы я нес на себе бремя грехов живых существ. Не думая о собст­венном освобождении, я хочу привести все создания к высшему познанию Будды. Пусть лучше страдаю я один, чем множество этих созданий, я хотел бы телом, которое принадлежит мне, претерпеть все страдания мира, чтобы облегчить участь всех живущих на земле. Чтобы освобо­дить мир, я пришел к мысли стать Буддой».

Эта мысль о том, чтобы стать Буддой, другими сло­вами стать бодисатвой, «будущим Буддой», несомненно, была у Джаявармана VII. Она была, впрочем, только первым применением в буддизме культа бога-короля, шиваитской королевской линги, исповедуемого первыми кхмерскими правителями-брахманистами. Далее мы бу­дем свидетелями поразительного отождествления Джая­вармана VII с Локешварой, милосердным бодисатвой.

Другая большая добродетель буддиста — терпимость. Джаяварман обладал ею в большой степени, но нужно признать, что ею обладали и другие его предшественни­ки-буддисты. Во время его правления брахманы играли при дворе чрезвычайно важную роль. Их репутация «зна­токов вед» была так велика, что привлекла в Ангкор Хришикешу, который принадлежал к брахманскому роду Бхарадваджа, происходившему из Нарапатидеша, — эти подробности сообщает надпись в Ангкор Тхоме. Город Нарапатидеша — это, по-видимому, Бирма, где правил в то время король по имени Нарапатиситха. Хришикеша был принят при дворе с большими почестя­ми, и Джаяварман VII сделал его своим придворным священником с титулом джаямахапредхана. В этом нет ничего удивительного, ибо в современной Камбодже, цитадели буддизма Малой колесницы, всегда при дворе существует орден брахманов-баку, которые, как мы уже говорили, играют главную роль в некоторых официаль­ных церемониях: посвящения короля, праздника первой борозды, праздника вод.

Еще более, чем в светских сооружениях, больницах и домах для путников, призвание строителя у Джаявар­мана VII проявилось в сооружении религиозных зданий, камни которых свидетельствуют о его гении.

Они настолько многочисленны и так велики, что ка­жется даже невозможным, чтобы такая масса камней могла быть приведена в движение всего лишь за каких-нибудь двадцать лет царствования Джаявармана VII. Тем не менее в этом трудно усомниться, ибо период во­енных походов, который предшествовал его вступлению на престол, и брахманская реакция, наступившая после его смерти, очень мало сочетаются со строительством огромных буддийских ансамблей, сооруженных в его правление. Следовательно, объяснение этому факту нужно искать в настоящей строительной лихорадке, сверхчеловеческом усилии всего народа, что, в свою оче­редь, объясняет крушение кхмерского королевства, на­ступившее в период правления преемников Джаявар­мана VII.

Одним из наиболее поразительных примеров строи­тельной лихорадки при Джаявармане VII и гигантских усилий, которых она потребовала, является храм Бантеай Чмар. Расположенный очень далеко от столицы, в местности, затерянной на северо-западе страны, труд­нодоступный, почти забытый даже самими камбоджий­цами, он был выстроен в память одного из сыновей ко­роля, принца Шриндракумары. Сейчас храм сильно раз­рушен, но в свое время с пятьюдесятью башнями и чудесными скульптурами он был одним из самых вели­чественных и прекрасных храмов страны кхмеров. По оценке Жоржа Гролье, только одно строительство хра­ма потребовало труда сорока четырех тысяч человек в течение восьми лет при десятичасовом рабочем дне!

Что касается украшений храма, то для них потребо­вались усилия тысячи скульпторов в течение двадцати лет.

Другие храмы были также построены в удаленных от столицы районах: Ват Нокор в Кампонгчаме, Та Прохм в Бати, не считая небольших алтарей, предназначенных для двадцати трех статуй Джаябуддхамаханатхи, о ко­торых говорится в надписи на стеле Прах Кхана и кото­рые находятся в городах Лопбури, Супхане, Ратбури, Печабури, Мыонг Сине, на территории современного Таиланда.

В группе собственно Ангкора укажем па Бентеай Кдей, к востоку от столицы, на берегу красивого пруда Срах Сранга. Детали строения говорят о том, что оно представляет собой перестройку старого храма, соору­женного в стиле Ангкор Вата. Пруд Срах Сранг, над которым расположена терраса-причал, ориентированная к Бантеай Кдею,— одно из самых очаровательных мест Ангкора, спокойный, располагающий к отдыху, всегда с прозрачной водой, окруженный деревьями. Отсюда от­крывается великолепный вид на парк Ангкора, и не случайно путешественники часто сравнивают его со швейцарскими озерами и прекрасной перспективой Вер­сальского парка.

Поблизости от Бантеай Кдея находится Та Прохм, расположенный также вблизи от юго-западной оконеч­ности Восточного Барая. Построенный в 1186 г., он был предназначен для статуй королевы-матери Джаярад-жаиудамани и наставника правителя гуру Джаяманга-лартхи, не считая двухсот шестидесяти других статуй. Королева-мать была представлена в виде великого буд­дийского божества Праджнапарамиты, «совершенства мудрости», «матери божественного знания». Название этого буддийского храма — индуистское, ибо он посвя­щен Та Прохму, «предку Брахме». Действительно, кам­боджийский буддизм включил в свой пантеон значительное число брахманских божеств.

Для посетителя Ангкора Та Прохм представляет особое очарование, ибо он оставлен в том состоянии, в каком его в начале XIX в. обнаружили первооткрыва­тели Ангкора. Восхищенный посетитель испытывает глубокое волнение от этого гармоничного сочетания камня и природы. Археологи Французской школы Даль­него Востока ограничились тем, что восстановили разва­лины храма, укрепили расшатавшиеся камни, очистили подступы к нему от лиан и помешали могучей природе Камбоджи продолжить уже начатую разрушительную работу.

Речь здесь идет скорее о монастыре, чем о храме; нам стали известны все детали его организации благо­даря сохранившейся на его территории большой стеле. «Храм владел 3140 деревнями, и его обслуживало 79365 человек, из которых 18 были верховными жреца­ми, 2740 служителями культа, 2202 помощниками, 615 танцовщицами. Храму принадлежала золотая посу­да общим весом более 5000 кг, почти столько же сере­бряной посуды, 35 бриллиантов, 40620 жемчужин, 4540 драгоценных камней, большая золотая чаша, 967 китайских покрывал, 512 шелковых постелей, 523 зонтика». Далее надпись перечисляет: «Продукты питания всякого рода: рис, масло, молоко, патока, ра­стительное масло, зерно, употребляемые для ежеднев­ных жертвоприношений; продукты, оставленные для праздников; список продуктов, поступающих каждый год из королевской казны, — зерно, масло, молоко, мед, растительное масло, воск, сандал, камфара, 2387 одежд для статуй». Надпись заканчивается обращением к ко­ролеве-матери, в честь которой и был основан этот мо­настырь: «Творя добрые дела, король, благоговевший перед своей матерью, пожелал, чтобы во имя сверше­ния им добрых дел его мать, вырвавшись из власти океана перевоплощений, наслаждалась бы состоянием Будды». Дорого стоили народу Камбоджи эти добрые дела, которые шли на пользу главным образом прави­телям, чья роскошь очень плохо вязалась с духом про­стоты и бедности изначального буддизма.

Красивый и величественный, Та Прохм имеет ряд недостатков, которые мы находим во всех памятниках, относящихся к последнему периоду кхмерского искусст­ва, и которые характерны для стиля, называемого Анг­кор Тхом. План уже не отличается строгостью и урав­новешенной гармонией, свойственной Ангкор Вату. Ис­чезают этажи у террас храма-горы. Впечатление подъ­ема создается только за счет разной высоты башен и центральной башни-алтаря, возникающей из внешне беспорядочного переплетения зданий и галерей. Более того, восприятие ансамбля затрудняется из-за присо­единения случайных павильонов, поддерживающих су­ществовавшие ранее постройки, что уничтожает единст­во архитектурного комплекса.

Детали сооружения отличаются гораздо менее тща­тельной отделкой: видны следы торопливости, переде­лок с многолетними перерывами, весь ансамбль создает впечатление стиля, клонящегося к упадку.

Второй крупный ансамбль, построенный Джаяварманом VII,— Прах Кхан, «священный меч», мавзолей его отца короля Дхараниндравармана II, изображенного с чертами великого бодисатвы Локешвары. В связи с этим интересная проблема была поставлена Жоржем Сёде-сом. Два первых больших храма, построенных Джаяварманом VII, Та Прохм и Прах Кхан, представляют со­бой алтари двух самых важных божеств кхмерского пантеона «Махаяны»: Праджнапарамиты, «матери ме­тафизической мудрости», и Локешвары, «бога милосер­дия», изображенных в облике матери и отца правителя. Эти божества составляют два элемента великой триа­ды буддизма, третьим в которой является Будда. Эта триада многократно изображена на памятниках Ангкор Тхома. Все начальные обращения надписей Джаявармана VII относятся именно к ним. Он, таким образом, стремился в королевском городе воссоздать триаду, бывшую предметом его поклонения. Однако отсутство­вал один самый главный элемент — Будда. Его нашли только в 1933 г. в основании Байона, центрального хра­ма Ангкор Тхома. Это была гигантская статуя Будды, символизирующая Будду-короля. Триада была восста­новлена.

Прах Кхан образует большой четырехугольник раз­мерами 700 на 800 м, окруженный рвами. Его площадь равна 56 га. Для ансамбля характерны недостатки, от­меченные в Та Прохме,— отсутствие гармонии в плани­ровке, изобилие различных строений, галерей, дополни­тельных павильонов, создающих настоящий архитектур­ный хаос. Особенно этот недостаток сказывается, так же как и в Та Прохме, в скученности строений, в огра­ниченном внутренней стеной центре ансамбля, хотя весь ансамбль занимает обширное пространство. Пустое теперь, это пространство раньше было, вероятно, запол­нено различными строениями из легкоразрушающихся материалов, от которых не осталось в настоящее время никаких следов.

В Прах Кхане впечатление нагромождения построек усиливается еще и тем, что на его территории беспоря­дочно размещены строения, воздвигнутые в разное вре­мя. Надписи на стелах говорят о том, что это были ре­лигиозные сооружения, построенные высокопоставлен­ными лицами и посвященные различным персонифицированным божествам. Ансамбль представляет собой не­что вроде некрополя.

Одной из особенностей Прах Кхана является то, что вдоль его широких аллей выстроены балюстрады в форме наг, так же как в Ангкор Вате, Ангкор Тхоме и Бантеай Чмаре; в большинстве других храмов, возве­денных в городе Джаявармана VII, этого нет. Наги яв­ляются символом верховной власти. Из этого можно за­ключить, что Прах Кхан какое-то время был центром настоящего королевского города: отсутствие некоторых архитектурных деталей, например башен с изображени­ем ликов, указывает только на то, что он относится к более раннему периоду, чем Ангкор Тхом. Не исключе­но, что этот город служил для правителя временной столицей, пока велись работы по строительству Ангкор Тхома.

Надписи на стелах говорят, что в Прах Кхане на­ходились 515 статуй, больница и дом для путников. «Поставщиков и обслуживающего персонала было 97 840 человек — мужчин и женщин, среди которых име­лась тысяча танцовщиц. Восемнадцать больших празд­ников в году отмечались здесь с большим великолепи­ем, кроме того, десять дней в месяц здесь тоже счита­лись праздничными».

Джаяварману VII приписывается сооружение и других, менее важных построек: Бантеай Прея, Та Неи, Кроль Ко, башен Суор Прата, Та Прохм Кель, Неак Пеан, относящихся к буддийскому культу. Суор Прат представляет для археологов загадку своими двена­дцатью башнями из латерита с квадратной планировкой, с двумя этажами, из которых один несколько выступает вперед, с окнами по трем сторонам этих башен, причем башни окаймляют восточную сторону Королевской пло­щади Ангкор Тхома. Это не храмы, но в то же время их вряд ли нужно рассматривать, как следует из на­звания, как «башни канатоходцев», между которыми протягивались канаты для упражнений жонглеров и акробатов. Китайский путешественник Чжоу Да-гуань тоже не слишком правдоподобно объясняет их назначе­ние, но сообщает при этом о некоторых обычаях кхме­ров: «Если две семьи спорят между собой и неизвест­но, кто из них прав, то для решения вопроса использу­ются двенадцать невысоких башен из камня, стоящих перед дворцом. Каждый из тяжущихся садится на одну из башен. У подножия башен стоят члены конфликтую­щих семей, которые наблюдают друг за другом. После одного, двух, трех, четырех дней тот, кто неправ, обна­руживает это каким-либо образом: либо он покрывает­ся язвами, либо чирьями, или же у него начинается ка­тар или злокачественная лихорадка. Тот же, кто прав, остается здоровым. Так они определяют правого и не­правого и называют это „судом неба"». Таким образом, здесь идет речь о форме судопроизводства, уже упоми­навшейся в главе о Ченле. Можно добавить только, что, оставаясь неподвижным в течение многих дней на вер­шине каменной башни под лучами жгучего камбоджий­ского солнца, любой, даже самый невинный человек, мог стать виновным!

Другим интересным памятником этой эпохи являет­ся Та Прохм Кель, разрушенная простая каменная башня, стоящая в трехстах метрах от западного входа в Ангкор Ват. Это часовня одной из ста двух больниц, основанных Джаяварманом VII, украшенная изобра­жениями милосердного бодисатвы Локешвары. Над­пись в Та Прохм Келе переносит сюда действие леген­ды о Пона Креке, нищем-паралитике. Он был исцелен лошадью Индры, а затем оседлал ее, чтобы подняться в обитель богов.

Неак Пеан — «змеи, свернувшиеся кольцами», явля­ется одним из самых гармоничных ансамблей Ангкора. Надпись в Прах Кхане дает его поэтическое описание: «Король Джаяварман VII разместил водоем Джая-така как зеркало счастья, украшенное драгоценными камнями, золотом и гирляндами. Воды этого озера оза­рены светом Прасата и кажутся золотыми, окрашенны­ми красным цветом лотосов. Своим отблеском они вы­зывают образ лужи крови, пролитой Бхагаватой. В се­редине возвышается островок, прелестный среди окру­жающих его вод, очищающий от грязи греха всех, кто касается его берегов, и служащий как бы судном, на котором пересекают океан существований». Островок был местом паломничества, особенно посещаемым боль­ными, которые купались в этих водах и возвращались исцеленными.

Чжоу Да-гуань тоже упоминает об этом маленьком храме, называя его «Озером Севера». Это символиче­ский памятник, который олицетворяет озеро Анаватапта, центр мира, находящееся в сердце Гималаев и почи­таемое в Индии за якобы целебную силу его вод. В се­редине озера, окруженный нагами, от которых и произо­шло название храма, возвышается алтарь Будды бессмертного, находящегося в состоянии нирваны. Изо­браженный здесь Будда покоится на цветке лотоса, кото­рый растет в грязи прудов, не теряя своей чистоты. Алтарь украшен скульптурами, изображающими раз­личные сцепы из жизни Блаженного. Из озера вытека­ют четыре великие реки мира, представленные в виде четырех фонтанов, бьющих в направлении четырех стран света и оформленных с использованием мотивов из жиз­ни животных. Весь этот ансамбль образует небольшой остров в центре большого искусственного бассейна, 70 м шириной, с прозрачной водой, с цветущими водя­ными лилиями, среди пышной тропической природы.

Неак Пеан представляет собой один из бесчислен­ных примеров любви кхмеров к воде, бассейнам, фон­танам. Как часто бывает, он стоит на месте древнего священного фонтана, где существовал примитивный аустро-азиатский культ наг, королей-змей, божеств вод и источников, культ, воспринятый индуистами и будди­стами.

Все сооружения, все кхмерские храмы имели свя­щенные бассейны. Каждый город, каждое святилище было окружено рвами: рвы Ангкор Вата, например, до­стигали по протяженности 5 км, рвы Ангкор Тхома—бо­лее 13 км. Поблизости от Бантей Кдея находился бас­сейн Срах Сранг длиной 800 и шириной 400 м; Ангкор Ват величественно возвышался между двумя большими прудами — Восточным и Западным Бараем; Восточный Мебон был построен в центре Восточного Барая, Запад­ный Мебон — в центре Западного. Эта любовь к воде выражалась также в многочисленных сценах кхмерских барельефов: сбивание молочного моря, сцены рыбной ловли, где рыбы изображены с поразительным реализ­мом, сцены сражений на воде, морских походов. Среди мифических животных изображаются макары, крокоди­лы, морские коровы, дельфины... И в наши дни самым важным из камбоджийских праздников является празд­ник вод, и сама жизнь камбоджийских крестьян про­ходит наполовину в воде в их жилищах на сваях, с их пищей, состоящей главным образом из рыбы. Не есть ли это пережитки того, что оставило глубокий след в душе камбоджийца и что можно было бы назвать «культурой рыбы»? Этот культ рыбы и воды является общим для всех аустро-азиатских народов и связан, вероятно, с существовавшим раньше тотемом рыбы.