Глава III АНГКОР ТХОМ, КОРОЛЕВСКИЙ ГОРОД

Это был громадный город, площадью 900 га. Каж­дая из сторон его ограды тянулась на 3 км. Высота го­родских стен, сложенных из глыб латерита и увенчан­ных парапетом без зубцов, составляла 8 м. Снаружи стены окружал ров, а изнутри по всей длине шла дорога.

По углам стены стояли четыре небольших храма Прасат Чрунги, посвященные бодисатве Локешваре. Это были небольшие крестообразные башни-алтари с ложным вторым этажом. В них находились стелы с за­гадочной надписью, в которой говорится о постройке Джаяварманом VII «Джаягири, касающегося своей верхушкой ясного неба, и Джаясиндху, достигающего своей глубиной царства змей». В действительности все эти высокопарные определения относятся всего-навсего к стенам и рвам Ангкор Тхома, который сравнивается с мифической горой, возвышающейся над землей и ок­ружающим ее океаном.

Четверо монументальных ворот в городской стене выходили на четыре страны света. Пятые ворота, ори­ентированные на восток, открывались на мощеную до­рогу, что вела к королевскому дворцу X в., где находи­лась резиденция Джаявармана VII. Эти ворота приме­чательны своими башнями со скульптурными изобра­жениями ликов, встречающих посетителей загадочной улыбкой, они — уменьшенная копия большого централь­ного алтаря в Байоне и излучают «а четыре стороны таинственное могущество милосердного бодисатвы, ка­менного изваяния Локешвары.

Но сразу, без соответствующей подготовки, попасть в это возвышенное место нельзя. К каждым воротам ведет величественная аллея, окаймленная двумя ряда­ми огромных каменных бюстов богов с одной стороны и демонов — с другой. Чжоу Да-гуань описывает их следующим образом: «С обеих сторон находятся скульп­туры пятидесяти четырех духов, напоминающих ка­менных воителей, огромных и грозных. Каменные пара­петы имеют форму девятиголовых змей. Эти пятьдесят четыре духа стремятся удержать рукой змею, как бы не давая ей ускользнуть».

В действительности ансамбль изображает одну из сцен сбивания молочного моря, но, выполненные в соответствии с гигантскими размерами города, персонажи обращены к нему спиной и тянутся от одних ворот до противоположных. Например, изображение богов юж­ных ворот переходит в изображение змея Васуки с од­ной стороны и демонов северных ворот — с другой. Тело змея опоясывает центральный холм, являющийся как бы осью горы Меру, представленной здесь Байоном. Что же касается напитка бессмертия, полу­ченного в результате сбивания и символизирующего наивысшее блаженство, то он путем магического пре­вращения предназначен обеспечить счастье, благоденст­вие и победы стране кхмеров и ее населению. Двойные перила, образуемые телом змея, являются символиче­ским изображением радуги, которая, по индийской тра­диции, представляет связующее звено между землей и небом, между миром людей и богов. Таким образом, пройдя по этому магическому пути, верующие попада­ют в центральный храм Байон, обитель богов.

Судя по надписям, Ангкор Тхом был крупным го­родом. Во времена расцвета Ангкор Тхома за его стенами находило приют около миллиона жителей — сол­дат и рабов, торговцев, священников, сановников, ху­дожников и астрономов, магов и прорицателей, ремес­ленников, знати, нищих и калек. Мы еще вернемся к образу жизни кхмерского населения, к его труду и развлечениям, опираясь на надписи и свидетельства путешественников.

Значение и слава этой столицы привлекли внимание ряда знаменитых людей. Марко Поло, возвращаясь от великого хана Хубилая, основателя китайской династии Юаней, останавливался здесь в 1291 г.; пять лет спустя монгольский император Тимурхан, преемник Хубилая, послал туда посольство, которое после долгого путе­шествия на лодках прибыло в столицу кхмеров; Чжоу Да-гуань побывал там в 1297 г., и его рассказ — один из лучших источников информации. Все они восхища­лись замечательным расположением храмов и других строений, особенно системой водяных рвов и внутрен­них каналов, которые связывали столицу со всей оросительной сетью района, увеличивавшей богатст­ва страны и содействовавшей развитию сельского хозяйства.

Сердцем города была Королевская площадь. Она находилась рядом с храмом Байон, духовным центром столицы. Эта величественная эспланада (550 X 200 м), над которой высились башни Байона, равно была хо­роша и для проведения официальных церемоний, и для народных гуляний, и для военных парадов. Широкая прямая аллея вела от Врат победы к трехсотметровой Террасе слонов, окаймленной балюстрадой из наг, кото­рая тянулась от Бапхуона до Террасы прокаженного короля. Вознесенная над землею примерно на 5 м, Терраса слонов имеет пять выступов, отделенных друг от друга каменными лестницами.

Центральный массив состоит из ряда террас, распо­ложенных уступами и украшенных барельефами, изо­бражающими больших львов и наг; на стенах — скульп­туры гаруд-атлантов, сжимающих в поднятых руках хвосты змей наг, а ногами с когтями попирающих тела наг. На этой центральной площадке правитель прини­мал почетных гостей, которые, поднимаясь вверх по ступеням, тем самым выражали свое к нему уважение. А вдоль всей террасы, на протяжении 300 м, изображе­на необычная вереница слонов в натуральную величину высотой 3 м, с погонщиками, в батальных сценах или в сценах королевской охоты.

На севере Террасу слонов продолжала Терраса про­каженного короля, образующая надежный бастион, каж­дая сторона которого равнялась 25 м. Горельефы Тер­расы прокаженного короля изображают мифических пер­сонажей — девов и асур, окруженных женщинами. Эти прекрасно выполненные статуи — одно из последних зна­чительных явлений кхмерского искусства в области скульптуры.

Что же касается «прокаженного короля», статуя ко­торого дала название террасе, то это, как выяснилось, вовсе не король и не прокаженный, а судья ада. Извест­но, что во времена Ангкора терраса служила местом кремации. И вообще эта статуя, которую часто пред­ставляли как шедевр кхмерского искусства,— работы очень посредственной. Формы ее вялые, лишенные характерности и выразительности. Изображаемый персо­наж сидит «по-явански», в позе «царского отдыха» с поднятым правым коленом, опершись на плиту из пес­чаника. Интересна скульптура только тем, что это единственная в Ангкоре статуя, изображающая нагого человека, правда без половых признаков.

На территории королевского дворца находится не­сколько храмов, о которых мы уже упоминали: Бапхуон, Прах Палилай и Пхименеакас. Первый храм — шиваитский — времен царствования Удаядитьявармана был со­оружен до Ангкор Тхома, Пхименеакас — еще более древний, его строительство продолжалось в царствова­ние Раджендравармана, Джаявармана V и Сурьявармана I. Стиль этих храмов отличается от стиля Ангкор Тхома, и они расположены в отдалении от центра, так как не входят в ансамбль королевского города Джая­вармана VII.

Душа Ангкор Тхома, Байон, помещен в геометриче­ском центре города, на стыке двух больших осевых аллей, пересекающих его с севера на юг и с востока на запад. И если Ангкор Ват бесспорно является ше­девром среди памятников группы Ангкора в силу его архитектурного совершенства, гармонии форм и плани­ровки, воздушной стройности башен, безупречной клас­сической красоты, то Байон излучает какое-то колдов­ское очарование, странное и волнующее, вопреки или, быть может, именно благодаря его несовершенству. Все поддаются этому странному обаянию, оно всюду: в раз­валинах башен, в лабиринтах дворов, террас, аллей с их таинственным полумраком, в его скульптурах, бес­численных ликах из камня, в силе вызываемых ими об­разов, в человеческом тепле, к которому зачастую по­сетитель более чувствителен, чем к несколько холодно­му совершенству Ангкор Вата.

Огромное очарование и сейчас исходит от Байона, насколько же оно было сильнее в те времена, когда лес держал его в своих объятиях! Чтобы понять это, доста­точно прочитать записи тех, кто видел его тогда. Вот свидетельство Пьера Лоти: «В хаосе колючего кустар­ника и свисающих лиан продираешься к храму, расчи­щая себе путь палкой. Лес тесно подступает к нему со всех сторон, душит, разрушает; громадные смоковницы выросли на развалинах и, завершив их разрушение, пу­стили корни всюду, вплоть до вершин башен, которые служат им основанием. Вот двери: они еле видны за бахромой свисающих сверху корней, подобных выцвет­шим прядям волос». Дойдя до самого сердца святили­ща, поэт разражается новым взрывом чувств: «Я под­нимаю голову к башням, которые возвышаются надо мной, утопая в зелени, и невольно вздрагиваю: некто глядит на меня сверху, губы раздвинуты в улыбке... Вот еще одна такая улыбка на другой стене, вот третья, пятая, десятая... Эти улыбающиеся лики отовсюду сле­дят за мной».

Возможно, кто-нибудь и пожалеет об этой романти­ке руин, но слишком велика разрушительная сила тро­пического леса, его лиан, протискивающихся между камнями как уродливые змеи, разрывая их, сбрасывая статуи с пьедесталов, опрокидывая башни. Только ги­гантский труд представителей Французской школы Дальнего Востока содействовал освобождению и со­хранности храмов, которыми мы восхищаемся сегодня. В противном случае все они превратились бы в бесфор­менную груду камней, погребенных под переплетения­ми всеразрушающей растительности. Прекрасную харак­теристику этой природы дал Олдос Хаксли: «Кормите ее обильно, дайте ей сильные дозы тонизирующего тро­пического света, напоите ее тропическим дождем, и она выйдет из подчинения».

Освобождение Байона из-под власти тропического леса не уничтожило ореола тайны, которая окутывала его развалины. Это только позволило подробнее озна­комиться с памятником, но все больше загадок задают исследователю некоторые его детали.

Байон. Он изумляет и потрясает даже археологов — людей, которых самый характер занятий заставляет мыслить рационально и не отдаваться лирическому по­лету воображения. Вот что писал А. Маршаль, старей­ший из археологов, занимавшихся Ангкором, после того как двадцать лет прожил в непосредственной близо­сти от этого памятника: «Неопределенная масса, по­добная скале, обработанной людьми; впечатление стран­ное и тем не менее величественное. Таков Байон, хаотичный, ни на что не похожий, удивительный памятник. Он потрясает настолько, что человек, пораженный не­виданным зрелищем, забывает о недостатках архитек­туры. Когда бы ни любоваться им — днем или ночью, в сиянии полной луны, невозможно отделаться от мысли, что перед тобою творение, принадлежащее другому ми­ру, созданное существами, абсолютно нам чуждыми, с отличным от нашего мировоззрением. Так и кажется, что ты перенесся в те легендарные времена, когда бог Индра приказал возвести для своего сына, женившегося на дочери короля наг, дворец, подобный тому, в котором тот жил в небесной обители».

По правде говоря, когда впервые смотришь на Бай­он, с трудом различаешь детали; он производит впечат­ление каменной горы, доломитовой глыбы серых скал, разрушенных временем. По мере приближения на вер­шине горы вырисовываются силуэты байонских башен с каменными ликами.

И тем не менее тебя не покидает ощущение мелкомасштабности увиденного, особенно если перед этим ты посетил Ангкор Ват. Действительно, Байон гораздо меньше, чем его соперник. Внутри внешней ограды-га­лереи, длиною 160 на 140 м, заключена другая, внутренняя галерея, непосредственно опоясывающая сам храм. Ее размеры — 80 на 57 м. Внутри этого прямоугольни­ка, который в сопоставлении с Ангкор Ватом имеет не­большие размеры — 215 на 187 м, все пространство заня­то круглой площадкой, служащей основанием для круг­лого же центрального массива диаметром 25 м. Этот массив состоит из центральной башни, окруженной две­надцатью другими с высеченными в них ликами, осталь­ные башни сооружены на осевых павильонах и углах второй галереи, тоже с каменными ликами. Все­го их пятьдесят четыре.

Посетителя, особенно если он имеет некоторое пред­ставление об архитектуре, поражает также, что плани­ровка храма, как тонко отметил А. Пармантье, «про­изводит странное впечатление тесноты и скученности; башни нагромождены одна рядом с другой, здания тес­нятся, почти не оставляя свободного пространства, дво­ры представляют собой настоящие колодцы без возду­ха и света».

Причина всех этих конструктивных недостатков в том, что Байон неоднократно перестраивался. Не вда­ваясь в подробности, отметим только, что раскопки на глубине около 3 м под плитами позволили обнаружить следы еще более древнего, первоначального Байона, представление о планировке которого можно получить, только разрушив новый Байон, что, конечно, нереаль­но. Впрочем, все, что осталось от древнего Байона, го­ворит о том, что он ненамного старше дошедшего до нас храма и что, по-видимому, различные этапы строи­тельства храма довольно быстро следовали один за другим.

Как и в Ангкор Вате, стены галерей Байона покры­ты фресками на камне. И хотя их исполнение говорит о недостатке профессионального мастерства художни­ков и о лихорадочной поспешности, с которой они ра­ботали, и потому часто оставляет желать лучшего, все же в целом они удивительно красивы благодаря при­сутствию в них человека и множества оживляющих де­талей. Темы этих громадных композиций относятся к двум совершенно разным мирам. Сюжеты барельефов на стенах внешней галереи представляют собой важные события из истории Камбоджи и различные сцены на­родной жизни, тогда как внутренняя галерея отведена для изображения мира богов, эпизодов из легенд и эпи­ческих поэм.

Невозможно подробно описать все лепные украше­ния; ограничимся лишь беглым обзором наиболее ха­рактерных сцен, начиная с тех, которые находятся во внешней галерее. На трех регистрах восточной галереи изображен смотр войск. Вооруженных копьями воинов сопровождают музыканты, по бокам которых всадники потрясают копьями. Шутливые сцены сменяются воен­ными сценами: перевозка продовольствия для войск на повозках, подобных тем, которые можно встретить на дорогах Камбоджи и в наши дни; принцессы в палан­кинах, разглядывающие проходящих солдат; сцены из домашней жизни, дающие ценные сведения о жилищах того времени, которые схожи с современными жилища­ми камбоджийцев. Угловой юго-восточный павильон дает яркое представление о морском сражении между кхмерами и тямами; на военных джонках видны голо­вы гребцов, а над ними — воины высокого роста, воо­руженные копьями, луками и щитами. Изображение во­ды прелестно и наивно: это затопленный камбоджий­ский лес, наполненный рыбой, которая изображена на­столько искусно, что можно распознать виды рыб. Но после небольшой сцены ловли рыбы накидной сетью совершенно нелогично следуют сцены из дворцовой жизни: танцы, беседы, партии в шахматы, состязания борцов и гладиаторов. Затем снова идет морское сра­жение, заканчивающееся победой короля, изображен­ного во дворце среди своих подданных. Все эти сцены наивно реалистичны и напоминают лучшие образцы примитивного индийского искусства, например на релье­фах Бархута или Санчи.

Совершенно другой характер имеют барельефы внут­ренних галерей, посвященные различным сценам из легенд о Шиве, Вишну и их аватарах, Раме и Кришне. Эти сцены переплетаются с эпизодами, где фигурируют аскеты, принцы, принцессы. Здесь мы снова встречаем­ся со знаменитым сбиванием молочного моря; историей сына Кришны и Рукмини, брошенного демоном в море, проглоченного огромной рыбой и освобожденного по­добно Ионе; десятируким Шивой, исполняющим косми­ческий танец между Вишну и четырехликим Брахмой в сопровождении Ганеши, бога-слона; легендой о Раване, провалившемся под гору, которую он сдвинул с ме­ста, чтобы сбросить с нее Шиву и Уму; сценами из «Махабхараты»; наконец, с легендой о прокаженном короле, отравленном змеиным ядом...

Однако сколь ни интересны эти, впрочем незакон­ченные, фрески Байона, главная его особенность и, бо­лее того, духовное содержание заключено в «башнях с ликами», которые и сделали Байон уникальным памят­ником искусства всех времен и народов. На эти гигант­ские сверхъестественные лики с загадочными улыбка­ми ушло целое море чернил. Кое-кто совершенно не оценил их красоты, например миссионер Буйево в 1850г., увидевший их гораздо раньше Муо и нашедший эти изображения «благодушными и глупыми», или Лоти, который увидел на улыбающихся ликах с полуприкры­тыми веками и плоскими большими носами выражение какой-то увядшей женственности. «О них можно было бы сказать, что это сдержанно насмешливые старые дамы».

Подобные уничижительные оценки в наше время не находят приверженцев. Сейчас наш искушенный взор в состоянии должным образом оценить эстетические пред­ставления Востока, столь отличные от наших. Башни Байона, по мнению всех, кто их видел,— самое волную­щее и высшее достижение художественного гения кхме­ров. Поражает сходство этих каменных ликов с лицами современных камбоджийцев: то же квадратное лицо, немного плоское, тот же нос, расширяющийся у широко вырезанных ноздрей, те же миндалевидные глаза, пол­ные, четко очерченные губы, та же спокойная и доб­рожелательная улыбка — эта улыбка Ангкора, харак­терная для искусства Байона, таинственная, загадоч­ная, которую иногда сравнивают с улыбкой Монны Лизы.

Специалисты-археологи зашли в тупик, пытаясь объяснить назначение этих башен, отбросив все эстети­ческие соображения. Как мы видели, в течение дли­тельного периода времени Байон рассматривали как Главную гору первого Ангкора, столицы Яшовармана I, как святилище бога-короля, королевской линги этого шиваитского правителя. Согласно этой гипотезе, лики, украшающие башни Байона, могут быть изображением Шивы или, что более вероятно, Брахмы, четырехликого бога-созидателя.

Когда Луи Фино установил, что скульптуры на фронтонах Байона несомненно буддийские и изобра­жают Локешвару, пришлось допустить, что четырехликие образы на башнях — это изображения бодисатвы. И есть в них еще один элемент — буддийская символи­ка, одной природы с шиваитской символикой королев­ской линги, воплощающей личность короля и сущность королевства. Поэтическое чутье Пьера Лоти позволило ему понять это, и он написал: «Со своей высоты эти четыре лика проникают взглядом всюду, взирая на мир сквозь опущенные веки с одним и тем же выражением насмешливого сожаления и той же снисходительной улыбкой: они утверждают, они неустанно внушают мысль о всеведении бога Ангкора».

И Лоти был прав, ибо бог Ангкора, о котором он писал,— это Локешвара милосердный, тот, чьи взоры устремлены на все четыре стороны вселенной, чтобы охранить все живущее, но в то же время это и король Джаяварман VII, отождествленный с Локешварой и простирающий, подобно бодисатве, свое высокое по­кровительство над всем королевством.

Байон — это гора Меру, космическая гора, центр ми­ра, буддийский эквивалент Золотой горы, горы-храма, который возвышался в центре столицы короля шиваитов. Что же касается священной линги, предмета куль­та шиваитского короля, то ее буддийским эквивалентом был большой Будда, обнаруженный в 1933 г. в цент­ральном алтаре Байона. Культ бога-короля благодаря Джаяварману VII переходит, таким образом, от брах­манизма к буддизму, а это — главное нововведение ве­ликого правителя в религиозную традицию кхмерских королей и в культ королевского апофеоза.

* * *

Живая душа страны кхмеров — это король. Но ко­роль не только абсолютный монарх, сосредоточивший в своих руках политическую, военную и административ­ную власть. Он, кроме того, живое воплощение бога: пиетет, которым его окружают подданные,— это рели­гиозный культ бога-короля. Его можно сравнить, да и то лишь в известной мере, с культом далай-ламы в Ти­бете. В Камбодже, однако, власть короля была гораз­до деспотичней.

Естественно, что при этом сердце страны — сто­лица, в которой живет король, а сердце столицы — храм-гора, воздвигнутый в центре ее. Его назначение — хранить королевскую лингу или статую короля-Будды, отождествляемую с государем, в зависимости от того, буддист или брахманист король. Камбоджийский храм—это настоящий город в городе. У него свои вы­сокие стены, своя жизнь, свое население из священни­ков, их помощников, служителей, совершающих жертво­приношения, музыкантов, священных танцовщиц, слуг и рабов; своя сокровищница, где высятся горы золотой и серебряной посуды, драгоценностей, бриллиантов, жемчуга, драгоценных камней, роскошных одежд, ри­туальных украшений, различных предметов культа; на­конец, собственные склады, где хранятся запасы продо­вольствия для питания и жертвоприношений; свой скот, своя кухня и подсобные помещения. Надписи в Та Прохме и Прах Кхане рассказывают о многочисленном персонале этих храмов, об их сказочном богатстве, чрез­мерных расходах на пышные церемонии и содержание алтаря. Они говорят, каким ужасным грузом являлось содержание всего этого великолепия для тысяч дере­вень и сотен тысяч крестьян, которые должны были не только обеспечивать жизнь храма, его священников и служителей, но также отправление культа и связан­ную с ним невероятную расточительность. Понятно, по­чему каста привилегированных, светские или духовные лица ангкорской Камбоджи, пользовавшиеся всеми благами, могли жить безмятежно, с улыбкой, «подоб­ной цветам на деревьях и свету звезд в ночи». Надпись, которая говорит об этом, воздерживается от передачи на этот счет точки зрения сотен тысяч крестьян из ты­сяч деревень...

Культовые церемонии проходили в торжественной обстановке и с необычайной пышностью. Барельефы и надписи описывают бесконечно длинные процессии, со­провождавшиеся разнообразной музыкой — раковин, букцин, барабанов и гонгов; они повествуют о шествии божеств на золотых носилках, под украшенными драгоценностями зонтами, которые и в наши дни символи­зируют религиозную и королевскую власть. Все проис­ходило так, как говорится в надписи: «Множество раз­вевающихся в воздухе знамен, гармоничные звуки музыки, восходящие к небу, мелодичное пение под акком­панемент струнных инструментов, танцовщицы, ожив­ляющие процессию, превращали храм в место, подоб­ное раю Индры».

Содержание храмов ложилось непосильным грузом на плечи народа, но это было лишь малой толикой по сравнению с нечеловеческим трудом, который был за­трачен на их сооружение. Можно представить, каковы были усилия народа, создавшего в течение одного толь­ко царствования целый каменный мир: города, храмы, различные здания, бассейны, дороги, каналы, лечебни­цы, постоялые дворы, можно себе это представить, если вспомнить, сколько труда требовалось, по подсчетам Жоржа Гролье, для сооружения только одного храма Бантеай Чмар.

Ничего удивительного, что сила народа истощилась в этих продолжительных сверхчеловеческих усилиях, он оказался не в состоянии отразить нападения врагов, ко­торые вскоре обрушились на страну. Увеличение нало­гов и повинностей в результате расходов на храмы и духовенство стало одной из причин популярности в на­роде буддизма Хинаяны, который принесли с собой завоеватели из Сиама.

Грандиозные строительные работы, которые были проведены в таком масштабе и за такое короткое вре­мя, смогли осуществиться лишь благодаря прекрасной организации; и мы знаем, что это было до некоторой степени связано с одной из форм рабства. Несом­ненно, рабство было значительно смягчено по сравне­нию с тем временем, о котором говорит китайский ле­тописец, когда правители Фунани «захватывали силой и уводили в рабство жителей городов, которые не под­чинялись добровольно», оно было менее жестоким и кровавым, чем у ассирийцев и египтян, но тем не ме­нее рабство существовало. Из надписей мы узнаем, что существовали наследственные рабы, приписанные к храмам, и другие, приписанные к домам своих господ; у богатых вельмож часто было более сотни рабов из местных племен моев или лолов, или из побежденных. С рабами сравнительно хорошо обращались, и вся система скорее напоминала систему древнего Рима, чем Египта в эпоху строительства пирамид. Несмотря на это, многие рабы с трудом переносили свое положение, и в последние годы кхмерской империи происходили восстания рабов, которые безусловно содействовали ее падению.

Камни для строительства Ангкора доставлялись с гор Кулена, расположенных в 50 км к. северу от города; оттуда их перевозили водой или по суше до места стройки и складывали примитивным способом под присмотром мастеров-каменщиков. Если среди рабочих, занятых на строительстве храмов, были рабы, не сле­дует делать вывод, что эти храмы строились только по принуждению, чтобы прославить правителей, одержи­мых манией величия. Безусловно, Джаяварманом VII владела страсть к строительству, но он заботился так­же и о благе своих подданных. Кроме того, для кхме­ров, глубоко религиозных, участие в строительстве хра­ма было делом весьма богоугодным, дающим большие заслуги.

Впрочем, произведения искусства не могут созда­ваться по принуждению. Архитекторы и скульпторы-профессионалы руководили работами и создавали ста­туи и фронтоны, но тем не менее Ангкор — это образец коллективного творчества, и творчества радостного; он— воплощение глубокой народной веры, подобно нашим романским соборам, его современникам. Правда, ра­дость сменилась усталостью, из-за длительных и напря­женных усилий, но нельзя забывать и об энтузиазме и творческом жаре, благодаря которым Ангкор стал как бы выражением души всего народа.

Поскольку король получал свою власть от бога, во­площением которого он являлся, его власть была абсо­лютной; вся земля в королевстве принадлежала ему; ни одна торговая сделка, ни одно дарение, ни один обмен не проходили без его согласия. Он назначал чиновни­ков, которые стояли во главе армии и руководили внеш­ней политикой королевства. Однако власть, полученную от бога и не принадлежащую лично ему, король дол­жен был употреблять для блага народа. Поскольку ко­роль был частью космического порядка, ему надлежа­ло поддерживать в своем государстве общественный порядок, который был одним из проявлений космическо­го. И несомненно, что для Джаявармана VII буддийское благочестие было движущей силой его социаль­ной и политической деятельности.

Не сохранилось никаких следов от жилищ короля и его двора, которые строились, как известно, из легко разрушавшихся материалов. Однако в записках Чжоу Да-гуаня, который посетил Ангкор в XIII в., вскоре после смерти Джаявармана VII, имеется описание Анг­кор Тхома. Он был такой, каким мы его знаем сейчас, с его стенами, рвами, пятью монументальными ворота­ми, Байоном — «Золотой башней» — в центре города, Б'апхуоном — «Медной башней» — в одном ли⁴³ к севе­ру от него, Королевской площадью, Пном Бакхенгом, двумя прудами Барая и т. д.

Здания королевского дворца образовали ансамбль сооружений с крышами из черепицы зеленого и золото­го цвета с приподнятыми углами. Они были обнесены высокими стенами из темно-красного латерита с баш­ней, на верхушке которой имелся гонг, отмечающий время. Здания были одноэтажные и сооружались прямо на земле или ставились на сваи. Застройка производи­лась по кварталам, из которых каждый имел свое на­значение: помещения для короля, его семьи, министров, высших религиозных сановников, для приемов, гаремы, службы, кухни... В каждом из этих кварталов под пря­мым углом строились прямоугольные павильоны, с тем чтобы выделить центральный двор; примерно таково же расположение помещений в современном королев­ском дворце в Пномпене.

Единственной частью дворца, открытой для народа, были залы для приемов. Они отличались неслыханной роскошью. Их крыши из позолоченной черепицы свер­кали на солнце. Внутренние перегородки из драгоцен­ного дерева были украшены изящной скульптурой, бронзой, золотом, зеркалами, парчой. Деревянные ко­лонны стояли на консолях и поддерживали богато ор­наментированные балки; колонны были покрыты резь­бой, позолочены и украшены зеркалами. В конце гро­мадного зала перед одним из окон стоял на возвыше­нии трон короля, сделанный из золота и ценных пород дерева. На нем сидел король во время приемов. В осо­бые дни здесь король показывался народу.

Чжоу Да-гуань описал и одежду короля: «Только один король может носить платье из тканей со сплош­ным узором. Он носит золотую диадему, напоминающую те, которые находятся на голове у Ваджрадхаров. Ког­да он без диадемы, он переплетает свои волосы души­стыми цветами, похожими на жасмин. На шее у него около трех фунтов крупных жемчужин, на запястьях, лодыжках и на пальцах он носит браслеты и золотые кольца с камнем «кошачий глаз». Он ходит босиком и подошвы его ног и ладони выкрашены красной краской. Когда он выходит, то держит в руке золотой меч». Краска, о которой говорит Чжоу Да-гуань,— экстракт сандалового дерева. Этот обычай еще и сейчас рас­пространен в Камбодже, но не у знати, а среди народа.

По рассказу Чжоу Да-гуаня, правитель спал на вер­шине «Золотой башни», расположенной в центре двор­ца. Мы знаем, что речь идет о храме Пхименеакас. Ки­тайский путешественник добавляет пикантные детали: «Все местные жители считают, что в башне живет ду­ша девятиглавой змеи, властительницы земли и всего королевства. Каждую ночь она принимает образ жен­щины. Сначала правитель делит с ней ложе, затем по­кидает башню и может идти спать к своим женам и наложницам. Если в одну из ночей душа змеи не по­явится, значит, королю пришло время умереть. Если ко­роль хотя бы одну ночь не поднимется в башню, слу­чится несчастье». Эта легенда интересна тем, что мы узнаем о существовании древнего примитивного культа наг во времена Джаявармана VII.

Сразу за залом для приемов располагалась стража, вооруженная мечами, копьями и щитами с изображе­ниями чудовищ. На стражниках были шлемы, украшен­ные фигурами фантастических животных, стража охра­няла доступ в первый двор, куда разрешалось прохо­дить офицерам и чиновникам королевского дворца, министрам, членам суда, инспекторам административ­ных служб, инспекторам ворот и войск, начальникам над королевскими слонами, начальникам королевских складов и многим другим лицам. Внутри этих помеще­ний тоже стояли стражи, но во избежание несчастных случаев, которые могли произойти в тесной толпе должностных лиц, на копья были надеты предохрани­тельные шары! Разнообразное оружие заполняло госу­дарственный арсенал: латы, сабли, мечи, метательные ножи, копья, соединенные цепью по два, которые в бою держали два солдата, катапульты, арбалеты, баллисты на колесах или предназначенные для перевозки на сло­нах. На озере Тонлесап находился военный флот, со­стоявший из лодок с «броней» от стрел, сплетенной из ивовых прутьев; лодки приводились в движение греб­цами и перевозили «десантные отряды»; в распоряжении флота имелись быстроходные парусные лодки для раз­ведки и внезапных нападений.

Второй двор с высокими деревьями представлял со­бой прекрасный тенистый парк,— в него выходили па­радные комнаты, где король принимал сановников: принцев, министров, священников, глав религиозных сект, королевского жреца — наставника короля, который переживал вместе с ним волнения в день коронации и руководил самыми важными религиозными церемо­ниями.

«Среди этого собрания избранных, в окружении па­жей, носителей опахал, слуг, на троне, украшенном зо­лотом, бронзовые ножки которого сделаны в форме наг, сидит король. Золотая диадема с вкрапленными в нее камнями стягивает ему лоб, двойная перевязь чеканно­го золота перекрещивается на обнаженной груди. Складки парчовой одежды с крупным узором перелива­ются и красиво лежат на бедрах. Его ладони выкраше­ны в красный цвет освежающим сандалом. Все насы­щено благовониями, которые медленно растекаются в воздухе от легкого покачивания опахал в виде хвоста павлина. Одну ногу положив на престол, другую свесив вниз, Хранимый Богами слушает сановников, которые его окружают».

В личных покоях его охраняют амазонки, которые пропускают только женщин, принадлежащих к ко­ролевскому дому, отличая их по специальной прическе. Кроме первой королевы король имеет многочисленных наложниц высокого ранга, часто дочерей властителей других государств. Эти союзы позволяют устанавли­вать полезные связи. «Тысяча молодых принцесс, по­добных богине красоты, были предоставлены в его распоряжение, они различаются одеждами, прическами, сделанными по моде их родины, но всех их объединяет страстная любовь к нему». Помимо высокопоставлен­ных жен в королевском дворце живут еще многочис­ленные наложницы менее высокого ранга, танцовщицы, сотни женщин, занимающихся хозяйством, скромные горничные и очаровательные цветочницы.

В глубине королевского дворца кухни, служебные помещения, склады составляют целый маленький город, кишащий торговцами, слугами, ремесленниками, с мно­гочисленными конюшнями, ткацкими, ювелирными и оружейными мастерскими. Куча поваров старается при­готовить лакомые блюда, любимые правителем, все пряности Востока, самые редкие продукты используют­ся здесь. Наконец, в одном из уголков королевского дворца имеется и тюрьма для смутьянов и легкомыс­ленных женщин.

Административное управление при Джаявармане VII было одним из самых сложных и одновременно самых совершенных, какие только известны в странах Даль­него Востока; об этом можно получить представление на основании отдельных упоминаний в надписях. Ти­тулы и связанные с ними функции были бесконечно разнообразны. Страна делилась на округа, начиная с самого малого — деревенской общины и кончая вице-королевством. Многочисленная армия чиновников обес­печивала четкую работу административной машины, построенной на строго иерархических принципах.

Одни чиновники обязаны были собирать налоги, другие — изымать у крестьян часть урожая для госу­дарственных складов, запасы которых использовались в случае голода или неурожая.

Теоретически земля принадлежала королю, однако пользовались ее 'плодами крестьяне, которые ее обра­батывали; распределение «высоких» и «низких» земель производилось очень тщательно, с соблюдением закона и справедливости. Кстати, декреты об этом распределе­нии—одна из наиболее часто встречающихся тем в надписях. Торговля регламентировалась королем; ин­спекторы и торговцы обязаны были следить за тем, что­бы цены не- превышали назначенных. Любопытно, что в стране, так строго управляемой, как Камбоджа, не существовало денег и вся торговля велась путем обме­на или при помощи товара-эталона, кусочков серебра или золота. Торговля процветала. В стране было мно­жество торговцев из Китая, Явы, Индии, которые при­езжали за товарами в Камбоджу, поднимались на сво­их джонках к столице и везли туда золото, ртуть, ки­тайскую бумагу, изделия из стекла, серу, посуду из фарфора, киноварь, а вывозили из Камбоджи рис, пря­ности, алоэ, кардамон, рога носорогов, перья диких павлинов и зимородков, медь и олово из рудников Ку-лена. В квартале, расположенном вокруг дворца, жили принцы, высшие чиновники, важные сановники, иност­ранные послы, крупные торговцы, а также ремесленни­ки, обслуживавшие богатых клиентов: ювелиры, ткачи, художники, скульпторы, архитекторы, литейщики, вы­шивальщики, мастера по лаку и золоту, чеканщики.

В Камбодже Чжоу Да-гуань отмечает три категории священников. Он различает «Пан-ки, одевающихся, как остальные люди, за исключением белой тесьмы вокруг шеи, которая служит знаком принадлежности к обра­зованным; затем идут чу-ку, которые бреют голову, но­сят желтые одежды, оставляя открытым правое плечо, и ходят босыми, стремясь во всем подражать Будде Шакья-муни, которого они называют По-лай; едят они только раз в день и читают многочисленные тексты, за­писанные на пальмовых листьях, наконец, идут па-ссе-вей, почитатели линги, большого камня, похожего на камень алтаря бога земли в Китае». В этом описании легко узнать брахманов, находящихся при дворе, буд­дийских монахов и шиваитских аскетов. Описанные здесь буддийские монахи похожи на тех, которые существуют и в наши дни, не отличаясь от них даже в мелочах.

За королевским дворцом и окружающим его кварта­лом простирается бесконечный город простолюдинов, строения которого скрыты листвой деревьев. Он напо­минает не город, а скорее скопление деревень, отделен­ных друг от друга полями или рисовыми плантациями. Притаившись под тенью арека или сахарных пальм, скрывшись за живой изгородью из бамбука или сахар­ного тростника, дома жителей города, вероятно, походи­ли на те, которые мы видим теперь. Это были дома на сваях, куда поднимаются по деревянной лестнице, про­стым ступенькам или по стволу дерева со сделанными на нем зарубками, живописные строения со стенами и потолком из сплетенного бамбука, с крышей из соломы, дающей прохладу и такой удобной в жаркое время. Под домом — тележки, ткацкий станок, гончарный круг или же собаки, свиньи, скот... Каналы пересекают город и соединяют построенные королями громадные баран. Они облегчают орошение рисовых полей; здесь же иг­рают и купаются дети, стирают белье и совершают частые омовения женщины, одетые в саронги⁴⁴, которые являются для них одновременно одеждой и своеобраз­ным купальным костюмом; здесь мужчины занимаются рьгбной ловлей для пропитания семьи, а женщины пря­дут, ткут, толкут рис с помощью громадного песта, ко­торый опускают равномерно в огромную каменную сту­пу, или же возятся с детьми. Здесь же в грязи лежит и дремлет в тени буйвол, богатство камбоджийца.

Официально общественная организация кхмерского королевства была скопирована с индийской, вместе с ее четырьмя главными кастами. Брахманы — священники и ученые, которым надлежало совершать ведические жертвоприношения, кшатрии — благородные и воины, вайшьи — торговцы и дельцы, шудра — рабочие, ре­месленники и рабы. Первые две касты являли собой подлинную аристократию королевства, в которую не входили две последующие, а четвертая была даже ли­шена всяких политических прав.

В действительности различия между кастами были гораздо менее резкими, чем в Индии, и правило эндо­гамии, запрещавшее всякие брачные союзы между раз­ными кастами, было тоже гораздо менее строгим. Поло­жение крестьян было не таким тяжелым, как могло по­казаться, если исходить из того, что по традиции земля находилась в полной собственности короля. Фактически крестьянин был владельцем своего рисового поля, даю­щего урожай благодаря ирригационным работам, кото­рые проводились при разных королях. В повседневной жизни не было различий между представителями каст; даже рабы считались как бы членами семьи.

Еще более, чем писаным законам, жизнь камбод­жийцев подчинялась обычаям предков, сохранившимся от древней аустро-азиатской культуры первых жителей Фунани и Ченлы. Таким образом, сохранился старый обычай «предпочтительной женитьбы», обязывающий оп­ределенного члена семьи жениться на определенной двоюродной сестре с целью жесткого регулирования со­става семейного клана и ограничения браков. Все ста­дии жизни камбоджийца — рождение, половая зре­лость, женитьба, смерть — отмечались религиозными обрядами очень древнего происхождения и совершенно отличными от брахманских или буддийских церемоний. Большинство современных камбоджийских праздников также ничего общего не имеют с существующими в стране религиями и являются пережитками анимистических верований кхмеров, предков современных камбод­жийцев; таков, например, праздник Нового года; празд­ник урожая риса, который отмечается состязанием меж­ду юношами и девушками, олицетворяющим соединение двух начал природы; праздник первой борозды; празд­ник сбора урожая; праздник вод, связанный с измене­нием режима вод озера Тонлесап. Трупы умерших либо сжигали, либо оставляли на произвол судьбы, и они пожирались птицами. Этим объясняется тот любопыт­ный факт, что кхмерские города не имели никаких не­крополей типа наших кладбищ⁴⁵ и что там никогда не находили костей. В то же время нам известны места кремации, например Терраса прокаженного короля в Ангкор Тхоме.

Нравы были довольно свободными, и проституция, более или менее официально признанная, даже священ­ная, была очень распространена. Странный обычай пре­доставлял право священнику лишать девственности де­вушку в возрасте от семи до девяти лет, если она при­надлежала к семье, занимающей высокое положение, и в возрасте около одиннадцати лет, если она была из ме­нее влиятельной семьи; только священники считались в достаточной степени обладающими силой, чтобы спра­виться с опасностью нарушения «табу крови». В обмен за эту важную услугу они получали от семьи подарки, соответствующие ее положению и доходам: вино, рис, шелковую или льняную ткань, серебро или какую-либо драгоценность; в бедных семьях они делали это бесплат­но, считая своей единственной наградой удовольствие от сознания выполненного акта милосердия... Несомнен­но, они охотно жертвовали собой для выполнения по­добного действия!

По правде говоря, операция носила скорее хирурги­ческий характер, ибо дефлорация совершалась рукой священника, которую он затем омывал вином, после чего все присутствующие смачивали себе лоб этим вином; все это проходило среди песен, танцев и всяких развле­чений. Правда, злые языки того времени говорили, что часто операция производилась более естественным об­разом.

В этом обществе с примитивной организацией жен­щины были окружены большим уважением, идущим от матриархата. Они пользовались неограниченной свобо­дой, могли заниматься торговлей, принимали активное участие в государственных делах и часто занимали вы­сокие административные посты, в том числе судебные. Некоторые женщины пользовались славой за их позна­ния в астрологии и науках, другие — за их заслуги в области религии. И примеры этому мы видели. Насле­дование престола шло часто по материнской линии, и некоторые из претендентов, имея равные права по от­цовской лииии, благодаря материнской получали пре­имущество. Не исключено, что камбоджийский трон на короткое время занимали женщины, как было, напри­мер, с вдовой Джаявармана I, Джаядеви, которая, по мнению некоторых историков, занимала какое-то время трон после умершего короля, своего супруга. Несомнен­но, что вдовы правителей, даже индуистов, выходили вторично замуж за тех, кто сменял их мужа на троне, в то время как вторичное замужество по законам орто­доксального брахманизма считается мерзким грехом. В Ангкоре существовали многочисленные празднест­ва, и часто весь народ, вплоть до самых ничтожных шудра, принимал в них участие. Чжоу Да-гуань дает подробное описание одного из таких празднеств. Оно проходило на королевской площади перед глазами пра­вителя, сидевшего на богато украшенной трибуне в центре Террасы слонов. Весь народ приглашался на этот праздник. «Перед дворцом стоял большой помост, кото­рый вмещал более тысячи зрителей. Его украсили фо­нарями и цветами. Напротив возвели леса и на верши­не расположили петарды и ракеты. Как только спусти­лась ночь, правителя пригласили на праздник...

В каждом месяце по празднику: в девятом месяце года праздник заключается в том, что в городе соби­рают жителей королевства и проводят их перед двор­цом; в пятом месяце года собирают изображения будд со всего королевства, приносят воду и в присутствии ко­роля омывают их...

Когда начинается выход короля, то впереди движет­ся кавалерия, затем несут знамена, штандарты и сле­дует оркестр. Затем выступают придворные дамы, чис­лом от 300 до 500, в узорчатой одежде, с цветами в во­лосах, держа в руках большие свечи. Далее идут при­дворные дамы, несущие золотые и серебряные предме­ты королевского обихода, а также различные украше­ния... За ними женщины, держащие в руках копье и щит; это личная охрана короля... Затем следуют повоз­ки, украшенные золотом, запряженные лошадьми и ко­зами. Министры и принцы едут верхом на слонах; у них бесчисленное множество красных зонтов. Далее появляются жены и наложницы короля в паланкинах и на спинах слонов. Их несомненно более ста, под зон­тами, украшенными золотом. Позади всех едет король, стоя на слоне и держа в руках драгоценный меч. Бив­ни слона позолочены. Рядом с ним несут более двадца­ти белых зонтов с золотыми ручками. Вокруг короля шествует множество других слонов и охраняющая его стража верхом на лошадях».

Читая это описание, думаешь, будто ожили не толь­ко те шествия, которые изображаются на барельефах Ангкор Тхома, по и современные камбоджийские празд­ники, ибо почти все сохранилось в точности, как было. И сейчас народ с чувством уважения и почитания тес­нится вокруг королевского павильона во время праздни­ка вод или первой борозды, падая ниц, когда появляет­ся король. Толпы Ангкора не должны были слишком отличаться от тех, которых мы видим сейчас в Пном­пене. Камбоджийский народ с тех пор не изменился ни морально, ни физически. Уже тогда он страстно любил праздники, шум, песни, музыку, танцы — все, что может развлечь в жизни простой и монотонной, которую он ведет; уже тогда он отличался миролюбивой душой, врожденным благородством, наивной и добродушной веселостью, которые составляют очарование этого ми­лого и мягкого народа.