Благовествование никодиму бальве

НИКОДИМ БАЛЬВА

После литургии он внимательно осмотрел всю утварь и нашёл «великий непорядок»: на престоле находились две иконы Святителя и Чудотворца Николая; одна в серебропозлащённой чеканной ризе, другая - старая, почерневшая, с обгоревшими углами и изношенным облачением. Благочинный предложил священнику отцу Никодиму немед­ленно убрать старую икону Николая Угодника.

- Не буду, - качая головой, отказался отец Нико­дим.

- Что? С первого моего дня на сием приходе вы будете приносить мне смуту? Не позволю! - удив­лённый отказом, глаголил отец Евгений.

- По записям моих предков сию икону Николая Чудотворца нёс из Росей Гаврило Иванов, - начал Никодим. - Её лика многократно касались губы ра­тоборца и великомученика Ермака. Этот лик це­ловали те, кто совершал великий подвиг, осваи­вая сибирскую землю, этот лик был свидетелем того, как окропляли своей кровью сию землю русские люди, этот лик окрылял православных и воодушевлял на подвиги. Она для мирян не токмо икона, но и память поколений. Её место, на века, в храме Божьем.

- Отец Никодим, дело не в иконе, а в политике. На тысячу приходов нашей епархии, нам, понимаешь, нам, нашему храму да Троицкому кафедральному собору в Томске выпала честь получить от рук цесаревича иконы. Да и твоя икона, от старости, вся обшарпана, углы обгоревшие, только лико и сохранилось.

Никодим Бальва склонился на колени пред старой иконой Николая Чудотворца, поцеловал её, встал и пошёл из храма.

Дома Никодим лёг на диван и закрыл глаза.

Но спустя полчаса пришёл дьякон Андрей и пе­редал слова благочинного Евгения: «Спешно гря­сти в храм». А там отец Евгений поцеловал старую икону Николая Чудотворца и передал её из рук в руки Никодиму. Как ни был зол священник на благочинного, но икону принял. От иконы отка­зываться нельзя.

Никодим шёл домой, еле передвигая ноги. В ру­ках он нёс завёрнутую в холстину икону; в душе грусть, печаль и непонятное чувство скорби. Не оттого ли, что в руках у него икона?!

Дома Никодим приставил к лежащему на столе Евангелию старую, почерневшую от времени и ко­поти икону, медленно опустился на лавку, подпёр рукой подбородок и задумался. Суровый лик божьего угодника смотрел ему в глаза.

Что же мне с тобой делать, великий молитвен­ник наш? - произнёс спокойно Никодим и повернул голову в красный угол, где красовался целый киот с образами. - Куда пристроить? - Матушка пригла­сила Никодима на обед. Он откликнулся согласи­ем, но не поднимался. - А не обновить ли тебя, Ни­колай? - Никодим провёл указательным пальцем по иконе сверху вниз, и ему показалось, что бо­родатое лико святого чуть кивнуло ему. - Матушка Александра, - крикнул Никодим, - принеси-ка мне луковицу поболе да конопляного масла. Пока обедать воздержусь.

Никодим разрезал луковицу пополам и тща­тельно стал протирать половинками икону, об­резая ножичком потемневшие от грязи дольки лука. Потом он макал тряпочку в масло и легонь­ко водил ею по иконе. Обтерев рушником икону насухо, Никодим отшатнулся. По обновлённому лику святого метнулись светлые лучи, и губы, гу­бы Чудотворца, разжались. Никодим съёжился в страхе, а уста Николая молвили:

Благодарствую тебя, Никодимушка.

Никодим поводил глазами вокруг. Ни души.

- Что? - полушёпотом спросил Никодим и ещё ближе придвинул свою голову к иконе.

У Николая Чудотворца приподнялись брови, голова качнулась, а губы произнесли:

- Не ищи в хоромине своей человека, боле тебя нет никого. Это я, Николай, говорю с тобой.

Господи! - закричал Никодим. - Очумел, очумел, Никодимушка! Господи, за что такое наказание? - он обхватил голову руками, выскочил из кабине­та, обвёл взглядом испуганную матушку, которая быстро крестилась, сына в кроватке, не понимая себя, соображая, как это он, очумелый, ясно осоз­наёт, что вот она - жена, вот сын. Для подтвержде­ния своего необычного расположения он скосил глаза на дверь и замычал:

- Му-у-у...

Жена упала на колени, а сын повернул головку и прогулькал:

-А-гу, а-гу...

Никодим бросился в дверь, выскочил на улицу и, не обращая внимания на прохожих, побежал к берегу Берди. За ним с лаем и писком бросились собаки. Но Никодим бежал по-молодецки, на­столько прытко, что не то что собакам, но и хоро­шему рысаку догнать его было невозможно. Ог­ляделся Никодим только в реке, когда холодом обдало всё тело. Он вылез на берег, потрясся всем туловом, как собака, и тут увидел благочинного отца Евгения, мужиков с бабами и большое коли­чество детей. Озирая всех нетерпеливым взгля­дом, Никодим опять подумал: «Что-то ясно я всё вижу и осознаю. Так ли чумеют?»

Отец Евгений глянул укоризненно на Никодима и, подойдя вплотную, резковато уточнил:

- Много вина испил, отец Никодим?

Никодим открыл рот, высунул язык, и, глубоко вдохнув, рывком выдохнул в лицо благочинного.

Не холодно ли тебе, отец Никодим? - опять задал вопрос отец Евгений.

- Жарко, - кривляясь, ответил Никодим. - От тво­его, Евгений Романович, подарочка жарко. И кос­нись моего чела - почувствуешь жар необычный. Да что ты, отец Евгений, понимаешь?! – Никодим

махнул рукой и зашагал в сторону дома, оставляя за собой ручейки.

В прихожей Никодим разделся до наготы, об­тёрся полотенцем, надел сухие низики и рубаху и непонятно кому крикнул в открытую дверь:

Бальвы не токмо Божию миссию знают, но и смелы. - Он решительно вошёл в кабинет, плотно прикрыл за собой дверь, прошёл к столу, сел на табурет, напротив иконы, посмотрел на неё и спо­койно проговорил: - Вот так-то, Николушка Чудо­творец.

Николай приоткрыл уста:

- Душевное смятение твоё, Никодим, я понимаю. Не всё в этом мире подвластно разуму человече­скому, не всё подвластно было и есть мне. Но же­ланием горю, пока Господь открывает уста мои, поделиться с тобой тем, что сохранилось во мне. Я не знаю, похож ли я на истинного Чудотворца Николая Мирликийского, но потому, как поизно­сились краски на облачении моём, я прожил не­мало столетий. Я сравнивал в храме облачение своё с облачением икон, что располагались рядом со мной, видел - они младенцы по сравнению с воз­растом моим.

- Прости, Никола Чудотворец, что я перебиваю тебя. Воистину - чудо! С детства я целовал тебя, Николай, но никогда не думал, что ты всё видишь, всё слышишь и умеешь глаголить. И с рассужде­ниями твоими я согласен. Дед мой Владимир го­ворил, что лико святого из Росей привёз Гаврило Иванов в тысяча пятьсот восемьдесят втором го­ду от рождения Спаса нашего Иисуса Христа. И был ты его домашней иконой. Когда супружница Гаврилы молодой умирала в Росей, в деревне Голопупихе, на Волге, перед смертью тебя она цело­вала.

Не спорю, Никодим, возможно, так оно и было. Знать, только в Сибири я три столетия среди лю­дей был. Никодим, зажги свечу, поставь её ближе ко мне, я хочу рассказать тебе о православных, кто молился мне и посвящал тайны души своей.

О, Господи, не из чёрствых я людей, и меня вол­нует судьба прошлых поколений, но мне и жизни не хватит, чтобы выслушать тебя о тех православ­ных, кто молился тебе, целовал и общался с тобой. Я буду премного благодарен, если расскажешь мне толику того, что сотворили мои предки Бальвы на сибирской земле. Готов я послушать и о том, о чём ты поведаешь из своей жизни.

- Ты о чьей жизни спрашиваешь? О жизни Нико­лая Мирликийского или о жизни святого, что на липе нарисован?

- Кто со мной ведёт разговор? - спросил Никодим.

- И тот, и другой, - ответил Николай Чудотворец.

Не делай из меня простофилю. Того - живого — не было. Я не настолько наивен, как мой пращур Фи­липп, который готов был жизнь отдать ради куска старой, почерневшей от времени липы.

Ты молод, Никодим, молод. Для тебя я только кусок доски, нарисованный красками. Ты откро­венен. Для тебя это так. И уважаю тебя, что не лжёшь, не лукавишь, а говоришь, как разум велит. Но дело не в том, что ты веришь в меня или нет. Ве­ришь, что я на самом деле жил, творил чудеса и умер? Нет. Я словно вижу в твоём разуме приот­крытую книгу, где ты готов с раскрытой страницы цитировать историка арианского Филосторгия и спрашивать, почему он обо мне ни слова не напи­сал, а жил в то время, что и я. Вижу, у тебя в голове «приоткрывается» «Церковная История» Сократа Схоластика, - и он обо мне не говорит ни слова. Ты можешь, Никодим, ссылаться на историков Созомена Феодорита, Афанасия Александрийского. Но пойми, главное не в этом. Меня меньше всего вол­нует вопрос, веришь ты или нет в того Николая Мирликийского, Чудотворца и Угодника. Меня больше волнует, чтобы ты поверил в того, кото­рый смотрит на тебя, говорит с тобой. Ты веришь, что это не сон?

- Да, верю. Я ещё не потерял рассудок, - ответил Никодим.

- Премного благодарен. Я хочу, чтобы ты уверо­вал полностью, потому что в твоём доме я - един­ственный свидетель душевных переживаний, страданий, добродетелей твоих пращуров. Люди рождаются, живут и умирают. Одни поколения сменяются другими. Одни живут праведно, кротко незлобиво, смиренны духом, а другие... Поверь, Никодим, мне приходилось слышать и видеть чад, что молитву читали смиренно, а душа была не той, полна надменности, далека от милосердия и неодушевлена ревностью Божией. Для них я, Нико­лай Чудотворец, был открыт, а уши и глаза, и души их не были открыты воспринимать, познавать и творить доброе. Хочу сказать и другое: что оста­ётся в доме православном от ушедшего поколе­ния? Что? Хоромы? Богатство? Записи славных дел предков? Да, когда-то это бывало, но не у многих. Пламя съедало дом, воры грабили богат­ство, записи сгорали или их съедал червь, а чаще всего - леность обрывала летопись рода право­славного. Подтверди мои слова, скажи мне, что я прав. Когда у православного воспламенялся дом, хозяин бежал в горящие хоромины и хватал не сундук, а пытался добраться в угол до киота с об­разами и первым делом спасал их. Так спасали твои предки и меня не раз. Сохранился я токмо потому, что берегли меня, верили в меня, дели­лись со мной своими душевными и радостями и страданиями. А что я могу тебе сказать о моём мастере? Он «мазал» меня при здравом рассудке, но не ведовал, что делает. Он мазал черты своего со­седа: тихого, кроткого, богобоязненного лысого Серафима, а душу вкладывал и от себя и от мно­гих, кто отличался добротой и связан был со всей вселенной

Пойми, Никодим, в человеке всё едино: и дух, и тело. Так должно быть в цепи поколений и в Оте­честве. Заболевает какой-нибудь орган у чело­века - начинается сбой всего организма, на повер­хность выходят хандра, апатия или необузданная нервозность. Разрывается цепь поколений - гиб­нет невосполнимое. Во тьме ходит молодь. А тьма и безнравственность - сатанинское общество. Отечество в цели - это благо. И нет невозможного как для человека, так и для Отечества. Тем более, нет границ в симпатии и любви чад Господних к Отечеству.

Осмотрись, Никодимушка, вокруг, оглянись в прошлое, сбрось пелену суетности будней, и ты увидишь, чем жили твои предки, как воздвигали хоромы, как любили землю, чтобы она волновала душу колосящейся нивой, как бережно и с почи­танием обращались к живым существам, нера­зумным в человеческом понятии, но обладающим умом в своём окружении. Помни прошлое, созер­цай, размышляй, бди! Но не забывай и Промысл Божий. Не будь его, не глаголовал бы я с тобою в сию минуту.

...Пред началом пути твоего пращура Филиппа Бальвы в Сибирь, я оказался в его руках. Пред началом создания великого пути - Транссибир­ской железной дороги, я оказался в твоих руках. Да, Никодим, это было начало Транссибирской железной дороги, закладывалась она в пятиде­сятых годах девятнадцатого века. Генерал-гу­бернатор Восточной Сибири граф Муравьёв на­мечал небольшую железнодорожную линию на Дальнем Востоке, между рекой Амуром и зали­вом де Кастри. Но предложения его не были поддержаны в Петербурге. Тем - прошлым сановни­кам центрального правительства - казалась со­вершенно невероятной идея постройки железной дороги в столь отдалённой окраине.

В это же время и православный камер-советник Софронов внёс на обсуждение правительства за­писку о линии Саратов – Семипалатинск – Минусинск и дальше, до реки Амур. Но знаешь, Нико­дим, здравые мысли и предложения чаще всего отвергаются. Предложение отвергли, а идея не исчезла. Она будоражила просвещённые умы России, всколыхнула иностранных предприни­мателей. В тысяча восемьсот восемьдесят треть­ем году на средства казны приступили к строи­тельству железной дороги Екатеринбург – Тюмень. Почти голыми руками, с лопатой да тачкой, но через два года дорога была построена. Это был первый рельсовый путь в Сибирь.

И гут вновь был поставлен вопрос о Сибирской транзитной дороге. Самым горячим сторонником этой магистрали был министр путей сообщения Посьет. Он считал, что Сибирь по своим естест­венным богатствам настоятельно требует прове­дения рельсового пути, иже послужил бы ожив­лению дремучего края. Но в его планах конечным пунктом Сибирской дороги был город Омск...

В тысяча восемьсот восемьдесят шестом году Иркутский генерал-губернатор граф Игнатьев в отчёте государю доказывал настоятельность в постройке Томско-Иркутской железной дороги. Императором Александром Третьим на этом от­чёте была наложена резолюция: «Уже столько от­чётов генерал-губернаторов Сибири я читал и должен с грустью и стыдом сознаться, что прави­тельство до сих пор почти ничего не сделало для удовлетворения потребностей этого богатого, но запущенного края. А пора, давно пора». И приамур­ский генерал-губернатор барон Корф высказы­вался о неотложности постройки рельсового пу­ти для обеспечения обороны Владивостока и Юж­но-Уссурийского края. На что император Алек­сандр Третий приказал: «Представить соображе­ния», а в тысяча восемьсот девяностом году пове­лел: «Необходимо приступить скорее к постройке этой дороги».

Уходил на закат тысяча восемьсот девяностый год. Провожая в путешествие по странам Восточ­ной Азии наследника - Николая Александровича, государь император предложил ему при возвра­щении через Сибирь принять участие в закладке рельсового пути.

На исходе года прибыл цесаревич Николай Александрович в Томск.

По Боровлянской волости слух прошёл: «До обозрения стран Востока, цесаревич посетит Егорьевский золотой прииск».

И не стали крестьяне тракта Томск – Егорьевск ждать подтверждения этого слуха, приступили к подготовке встречи.

Ворота, двери домов, подоконники, карнизы украшались венками из хвойных веток.

Бедные крестьяне и те приобретали материал на флаги и украшали ими жилища. На некоторых домах можно было насчитать до двадцати двух больших и малых Российских флагов, по числу лет цесаревича.

Зима стояла мягкая, без сильных морозов. Сне­га было немного. Дорожный снег крестьяне ут­рамбовывали, обочины обкладывали сосновыми ветками.

Шла большая конкуренция среди ямщиков. Особенно за первый номер, то есть за ту пятерич­ную упряжку с каретой, которая, первой повезёт цесаревича.

Один ямщик не пожалел всех своих сбереже­ний, купил пять красивых белых лошадей, а к ним серебряную сбрую.

Лихие молодцы прискакали из Томска с воз­гласом:

- Едет, едет наследник престола, цесаревич Ни­колай Александрович!

В Егорьевске барышники «перестарались». Они снизили цены на все товары в несколько раз. Де­тишкам раздавали бесплатно ситцевые и шёлко­вые рубахи с поясками, плисовые шаровары. А взрослые удивлялись новым ценам в лавках. Только вчера жилеты стоили двенадцать копеек, а сегодня уже пятак. Расшитые азямы, зипуны, по­лушубки, бродни, поярковые шляпы, котиковые шапки, картузы, разноцветные яркие шали — всё это намного дешевле чем всегда. Не было ни одной семьи, где бы к ожидаемому приезду цесаревича не имелось обновки. Многие старатели, крестья­не обходили лавки по второму, третьему разу, ис­кали для себя обновку уже не только по росту и качеству, а и по расцветке и оригинальности. Срочно заменялась водка. Если ещё вчера в лавке Красавы была водка «Мужичьи слёзы», сегодня - «Се­мёновская». В лавке Палкина водка «Бабья желчь» исчезла, а появилась «Тройка». В лавке Ершова вместо водки «Горе горькое» - на прилавках красу­ется «Жемчужная». И все лавки ломились от водки, вин, разнообразных закусок: рядом с домашними колбасками, копчёным салом, ветчиной, окоро­ками покачивались развешанные балыки, а возле лавок, даже без продавцов: ворохами навалена мороженая плотва, щука, форель, стерлядь и осётр. На специальных столах солёная обская се­лёдка, горбуша, кета, омуль.

Продавцы не столько продавали, сколько угощали. Приезд цесаревича Николая Александро­вича был великим праздником для всех.

Рядом с мостом через речку Суенгу, на возвы­шенности, по обочине дороги до конторы - столы, столы и столы. Здесь продавали засахаренные ягоды и фрукты, пряники, орехи, конфеты, блины и чай из ведёрных самоваров.

Здесь - шум, толкотня. Ребятишки подавали ба­калейщикам грош, а награждались на пятак.

Ямщик из села Петени Изместьев бросил купцу Большакову из деревни Пайвино сто рублей и махнул рукой:

- Покупаю весь твой товар на угощение детей.

- Не на такого нарвался! Не согласен. Я не беднее тебя. Давай поровну! Ты - полета и я - попета. Вот это будет по-нашему.

- Согласен, - улыбнулся Изместьев. - Ну, а остаток брошу, знать, я мужикам на чарки.

- И я тоже, - произнёс Большаков.

Они обнялись и пошли к лавкам: Красавы, Палкина, Ершова.

Старики с умилением рассказывали о том, как двадцать пять лет назад встречали великого кня­зя Владимира Александровича" и для пущей кра­соты от реки Суенги до заводской конторы посы­пали дорожку хвойными иголками.

И ехал цесаревич на пятерике лошадей в каре­те, следом свита, а крестьяне села Гутово благо­словляли его величество, с места, иконами. Воз­ле дома священника Николая++ остановились. Чай пили. Гутовские станционные ямщики за­прягая своих коней, шептали им:

Ну, сивки, не осрамите, ведь вы, глупые, дол­жны чувствовать, кого везёте-то, смотрите, если только чуточку проштрафитесь, тогда знайте, сбудем вас сейчас же татарину Абдулке, он сдерёт с вас кожу...

...Вот и Егорьевский золотой прииск.

-------------

+ Владимир Александрович (1847 - 1909), великий князь, сын Александра I. Посещал Егорьевский прииск в 1866 году.

++ Автор читал уголовное дело на Гутовского священника Николая, заведённое в 1920 году. Он был приговорён к 10 годам лишения свободы. Только благодаря настойчивым требованиям Новониколаевского епископа Софрония, его авторитету и влиянию на тюремных врачей, отец Николай дожил свои последние годы вне Новониколаевского концлагеря.

В 1920 году в Новониколаевске существовали концлагеря: мужские - по улицам Трудовой, Ядринцовской, Переселенческой, Семипалатинской. Женский - по улице Красноярской.

Вынесли из кареты икону Святителя Николая в серебропозлащённой чеканной ризе. Взял её в руки цесаревич и пошёл по земле, что удобрена была потом и освящена стопами святых печаль­ников земли Русской - благоверного князя Ярос­лава; Александра; великого князя Владимира Александровича. +

Пронёс до депутации, а из её рядов вышел на­встречу священник Каллиник Бальва. Вручил в руки священника цесаревич икону, а словами сказал:

- Наслышан я, отец Каллиник, что задумали вы в селе Маслянино новый храм Николая Чудотвор­ца строить. Примите мой подарок.

Женщины возглашали:

- Спасибо, касатик ты наш! Спасибо, голубчик дорогой.

Мужчины низко кланялись и рукоплескали.

Передал отец Каллиник икону тебе, Никодим, чтобы ты установил её на подставку, возле крыльца конторы, для поклонения ей чад Господ­них, а к Николаю Александровичу подошла учительница заводской школы

Александра и на се­ребряном подносе преподнесла хлеб-соль. Её не­земная красота поразила цесаревича. Он остол­бенел. Его большие глаза выражали смятение. Видя замешательство цесаревича, Александра тихо произнесла на французском языке:

- Ваше Высочество, откушайте...

--------

+ Ярослав Всеволодович (1191 - 1246), сын Всеволода Большое Гнездо. Княжил в Переяславле, Галиче, Рязани, Новгороде. В 1236 - 1238 годах княжил в Киеве, с 1238 года - великий князь Владимирский. Среди священнослужителей Сибири существовало предание, что отправляясь в 1246 году в Монголию, Ярослав проезжал по землям нынешней Новосибирской области.

Александр I (1777 - 1825), российский император с 1801 года. Старший сын Павла I. Существует гипотеза, ныне она обросла многими научными и публицистическими работами, что в 1825 году, в Таганроге умер не Александр I, а его двойник; Александр I постригся в монахи и долгие годы жил в Томском Алексеевском монастыре, часто путешествуя в отдалённые уголки Томской губернии.
На подносе хлеб был чёрный, ржаной. Не пото­му, что не было белого хлеба, а по причине того, что вокруг сеяли, преимущественно, рожь.

...Никодим, даже в этой мелочи просматривается что-то порядочное: не стали сибиряки козырять белым караваем, поднесли простой, исконный, но вкуса - необыкновенного...

Цесаревич отщипнул от каравая хлеб, макнул в солодницу и поднёс к губам. Александра смотре­ла на Николая Александровича, его короткую бо­родку, бакенбарды, и думала: «Он не старше моего Никодима».

- Благодарствую вас за встречу и угощение, - громко проговорил цесаревич, а сам не спускал глаз с Александры.

Последовало громкое, многоголосое:

У-р-а-а!

Александра решила незаметно ускользнуть от пристального взгляда наследника, но её остано­вил епископ Макарий:

- Я не ошибся в вас, раба господняя Александра. Наденьте вечернее платье и будьте дома. В честь приезда Его императорского высочества вы при­глашены на завтрак.

- Но почему я, ваше Преосвященство?

-Вы наше зерцало, Александра... За вами зайдут.

- Я должна быть с хором...

- Александра, я уверен: ваш жених Никодим справится без вас.

После ознакомления с работой драги, предло­жили Николаю Александровичу осмотреть в конторе замысловатые самородки золота, найденные в этих местах за шестьдесят лет. А их бы­ла целая коллекция: и «кленовый листочек», най­денный в утробе щуки ещё в 1828 году крестьян­кой Степанидой Щукиной и «голубиное яйцо», и «гальянчик»...

Перед завтраком были представлены депута­ции от всех сёл и деревень Боровлянской волости.

Купец старик Кадыгробов в благодарственном слове на посещение цесаревичем прииска, пообе­щал к Николе Вешнему в селе Егорьевске открыть музей.

Крестьяне: из деревни Мамоновой Павел Сбоев, из деревни Пеньковой Калистрат Огнёв, из деревни Пайвиной Дмитрий Большаков, из села Маслянино Григорий Горский - обратились от имени «обчества» с просьбой к цесаревичу: выделиться из

Боров­лянской волости и образовать новую Николаев­скую волость с центром в селе Маслянино. Нико­лай Александрович согласился с «мнением моих любимых чад».

За завтраком Его высочество изволил сидеть между Александрой - по правую сторону, и Преосвященнейшим Макарием, епископом Томским и Семипалатинским - по левую.

Были тосты за здравие Государя, цесаревича, августейшей семьи и Русского народа.

...Ты, Никодим, был с музыкантами и певцами, но глазами постоянно косил туда, где рядом с цеса­ревичем сидела твоя, невеста; ты видел: Алексан­дра что-то говорит наследнику, а он уставился на неё и молчит.

«Ах, Александра, - думал ты, - ещё несколько твоих фраз и придётся мне срочно искать другую деви­цу, чтобы я в феврале будущего года был рукопо­ложен во священники».

Часто, Никодим, и тебе приходилось слышать расхожие суждения: Русь-то была в прошлом ла­потная, грамоту не имела, красоты не знала, жила в темноте и невежестве. Оно, конечно, были деревни-дураковки. Но на завтраке, в Егорьевске, в честь цесаревича Николая Александровича школьный оркестр играл полонез из оперы «Жизнь за царя» Глинки, музыку к танцам из опер «Русалка» Даргомышского, «Руслан и Людмила» Глинки.