Благовествование никодиму бальве

+ Осьмина - ручные весы, метки которых показывают сперва осьмушки, затем доли фунта, потом целые фунты.

++ В одном партаменте, со свечёй колокольней - церковь с колокольней на одной основе.

+++Косящатые окна - с косяками, колодами. Красные окна - с резными украшениями.

День прошёл, второй, собрался Филипп воз­вращаться в Умреву. Благословил всех, взглядом скользнул по Параске, пищаль бросил через пле­чо, лошадь взял за уздечку.

-Батюшка Филипп, — обратилась Параска к нему, потупив взгляд.

-Что тебе, Прасковия? - простодушно спросил, а глаза говорили другое.

-Параска я, а не Прасковия, - не желая выдать своё замешательство, быстро поправила Прасковия Филиппа.

-Не спорь. Я сам читал в Уртамской церковной книге. Семнадцать лет назад, при крещении, ба­тюшка Борис записал: «Прасковия».

-Пьян он был, батюшка Борис.

-Напраслину говоришь. Слово произнесла и краской покрылась. Не смей так о божьем чело­веке судить.

-Не в этом причина моей краски. Хочу матушкой вашей быть- она ещё больше потупила взгляд, а все остальные из рода Ивановых вонзили свои чёрные очи в Филиппа.

-Прасковия, душенька, ты же в свадебную ночь меня и задавишь.

Была она выше его почти вполаршина и силы необычайной. А и

Филиппа Господь Бог не обде­лил ростом. В сажень была его плотная

фигура.

-Пред Богом клянусь и роднёю, что вся здесь пе­ред тобой. И обещаю, батюшка Филипп, в обиду тебя не дам. На руках тебя носить буду.

-Говори, мой суженый.

-Не участвуй более в кулачных боях, не шастай одна по лесу.

-Будет исполнено, батюшка Филипп.

Долго совершал торжественный обход дьякон Филипп вокруг часовни во имя мученика Ерофея, на реке Порос, удивлялся, как это Федорко вы­брал именно это место. Вот и берёза, на которой он два года насад вниз головой висел. И вспом­нил он себя лежащим на траве, возле ручья не­мощным, а над ним его ношебные вещи сохли.

Два месяца прошло со дня мученика Ерофея, но как откажешь православным, что своим трудом часовню строили, дать ей имя Ероса-Ерофея. Из родового кладбища князя Тарлавы перевезли прах Ерофея Иванова, Айши — жены его и сына их Сокура. Огородили частоколом часовню, колодец выкопали, а колодец накрыли резным теремком. Приехал священник Борис из Уртамского острога и обвенчал в часовне дьякона Филиппа и

Прасковию. Тут же при часовне, в прирубе, в трапезной и свадьбу отвели.

Привёз Филипп Прасковию в Умреву, а жил он на подворье у Андрея Ёлкина, выбрал себе место ближе к храму и начал рубить дом. Тайно под угол положил он клок шерсти, а Прасковия грив­ну. Больно уважали Филиппа Бальву в Умреве, не ждали когда он на помочь покличет. Праздником начали, праздником и закончили дом. Испросил Филипп разрешения у мирян, паленицу, что из­гибалась от речки Умревы к бору выделить ему для пашни. Мир добром откликнулся.

В Умревинском остроге родила Прасковия двух единоутробных сыновей Агафона и Ники­фора.

...Да, Никодим, отставала Прасковия от Филиппа в познании божественной истины, ибо её чувст­венный мир преобладал над миром мыслей, но была в ней кроме телесной силы ещё сила от Бога притягивать к себе всех чад господних и награж­дать их душевной щедростью.

Как и мои родители, Феофан и Нонна, твои пра­щуры, Никодим, и православные Умревинского острога были благочестивы, рьяно чтили мои праздники, не ленились лба перекрестить и я не оставлял их без покровительства своего.

Приходили насельники в Умревинский острог, отмечались у приказчика в приказной избе, за­тем направлялись к дому дьякона Филиппа. Одни просили совета, другие, потерявшие по пути, род­ных, - успокоить душу, поплакаться на коленях пред пастырем. А о дьяконе Филиппе шла молва большая, говорили, что у него лёгкая рука - кос­нётся и телесная и душевная боль проходит, и что слово Божье произносит по особому - в каждом слове звучат серебряные колокольчики, а в разу­ме варом оседают, забыть захочешь да не забу­дешь...

С ранней весны Прасковия целыми днями за­парник наготове держала. Осушится один, вто­рой готовила.

Напутствовал насельников дьякон Филипп: не селиться в одиночку, а деревней, тогда длинной зимой и вьюга и метель будут не страшны. Сообща и от татей отбиться можно. Русский не любит одиночества: он считает себя сиротой и брошен­ным, когда один.

Говорил Филипп людишкам:

- Милые мои крестьяне, отправляясь на новые земли, не забывайте, как сказано в Евангелие, «...провождать добродетельную жизнь между языч­никами, дабы они за то, за что злословят вас, как злодеев, увидя добрые дела ваши, прославили Бога в день посещения».

И росли посреди дремучего леса деревни да по­чинки.

Отличались насельники Умревинского остро­га тем, что при наступлении настоящей нужды не чувствовали себя слабыми. Жизнь закалила их. И Филипп Бальва всегда дух бодрости поднимал.

-Негоже паниковать и голода ждать, - говорил он на проповедях, - негоже тело и душу покрывалом смрака и безнадёжности окутывать. Радуйся, ча­до Господнее, в любое время света и, воистину го­ворю вам, придёт счастливое и благое время. Что от того, что вы кличите: голод, голод наступит. И язык изнашиваете и время. Не лучше ли всё, что природа дарит - в дело пускать. Никогда голод придёт в дом, где любовно сжились труд и усер­дие.

Чтобы не было праздных дней у некоторых лю­дишек, дьякон Филипп на исповеди часто отходил от положенного закона: кроме того, что отпускал грехи, ещё и предлагал не только веровать в Господа Бога, соблюдать законы православные, но и заниматься новым для чад делом. Любвеобиль­ный был человече, знал у кого на что способности есть, о чём он сам ещё не смекает. И кроме зем­леделия и скотоводства приступили насельники к рукоделию: кузнечному, строению домов, дол­блению мелких меток+ и посуды деревянной. Ива­ну Тарскому предложил быть мошенником. Многие пошли на промысел разного зверя и на слудяные работы. Нашлись и такие смельчаки, что сели на барки, лотки и повозки и повезли вся­кие товары в Томск, Нарым и даже Сургут. Имея лишний приработок нет времени говорить о голо­де.

Пришла нужда по низким и заболоченным ме­стам дорогу гатью мостить или фашинником, че­рез речки перекидывать мостики без перил, рас­считанные на упряжку в одну лошадь.

...Хочу тебе, Никодимушка, сказать и ещё об од­ном деле, что подтолкнул отец Филипп. Был у него на исповеди Ондрейка Петухов, говорку грубого, а человек - душа. Поведал он, что был до Умревинского острога в бегах, а жил на Бурли неких озёрах. Соль варил и татарве на провиант обменивал. А соль в Умревинском остроге оценивалась так: на одной половине осьмушки фунт соли, на другой овца. Открыли на Бурлинских озёрах солеварен­ный промысел и караул поставили.

Успокаивал Филипп души насельников, уте­шал, поддерживал, помогал собраться с силами, выстоять в испытаниях освоения и бережения клока земли. Призывал и душу, и тело присовокуплять к божественной истине.

...А что, Никодим, отдели в человеке телесные удовольствия и душевные радости, и посмотри, кем он будет. Наслаждаясь яствами, он пресы­тится, но не улыбнётся. Ибо только душа способна радоваться. Неотделима душа от тела человече­ского, так же как неотделим человек от мирозда­ния. Почему и учил Филипп прихожан своих: за­ботясь о теле своём, многократно думайте и о ду­ше. Воспринять телесное удовольствие душе ра­достнее вдвойне, если эти удовольствия по за­слугам и не выделяют тебя от других Богом со­зданных.

Успокаивал он души чад господних, а свою ус­покоить не мог. Ежедневно, что-нибудь да тво­рил поганое Евтюшко. Отписал дьякон Филипп матушке во Псков, что Евтюшко с семьёй у него живут и всё хорошо. Но не правда это была. Ниче­го хорошего не было.

-----------

+ Мелкие метки - резьба для украшения церквей, домов, изб.

++ Мошенник - изготовитель кошельков (мошна - кошель).

Любил Евтюшко щеголять по посаду в шапке собольей, сапожках с длинными носками из сафьяна и трёх кафтанах, всё это он обманом и насильством приобрёл.

Жена его - дура дурой, а отставать от него не со­биралась, платье своё обшивала серебряными пуговицами.

Бывало все в работе, а Евтюшко ходит от одного к другому и всякие байки травит. Терпит, терпит отец Филипп, а потом отзовёт брата в сторонку, схватит за борта кафтана, притянет к себе и шеп­чет:

-Пошто работа стоит? Что тебе ещё надо? На три пары рук топоров, скоб, гвоздей плоскошляпных, гвоздей на обои, гвоздей костылёвых - на прибой тяг, уклада; на варенье вару - котлов, железных ле­ек, оконопаток, снастей пеньковых - ну, инстру­мент весь. Готовь суда. А ты всё балаболишь: и крестимся в храме не так, и ходим в храме не так, и произносим Иисусе не так. Пошто тебя мужиком мать родила? Надо бы сорокой! Смотри на берег - лес приволокли, и какой! И на слеги, и на клади, и крышечный лес, половой и на выстилку - готовь плоты. Я - брат твой младшой, но не приступишь к работе сегодня, ночью в стельку будешь лежать от моего избиения. Нет у нас здесь ни царских хо­ром, ни печей, и истопников не надобно при них. Нет и заморских яств. И не надо показывать себя умом богатым, а надо делать то, что все делают. Посмотри, даже обезноженный Кондрат сел за ремесло. Рубит точильный и 6рученой+ камень. А ты? Досаждаешь Господа Бога своим буйством, бесчестью, ленью.

Твой друг, царский истопник Алексей Милютин в Москве завёл своим коштом фабрику. Выделывают шёлковые, позументные и парчёвые ткани. А ты? Разве не верно сказано в Святом писании: по­гибели предшествует гордость и падению над­менность. Полно, брат, тебе дурить, пора почи­нать жить! Опомнись! если и дальше будешь бражничать, хулу на Господа Бога возносить, по­решу тебя.

Евтюшко впал в великий ужас, ибо страшен был в то время дьякон Филипп. Взалкал Евтюшко:

-Прости, брат, дьявол попутал меня, прости.

И пал на колени и сапоги целовал.

Но как люто мороз проникает в бревенчатые срубы крестьянских избёнок, так Евтюшкины ан­тихристовы слова западали в души умом слабых, немощных и шатающихся. Появились у него бес­путные «ученики».

Завёл себе и друга, такого же шатущего. Дьякон Филипп, в сердцах, дал ему прозвище Сопля. Ро­сточком в сморчок, головой недоносок, бороды и усов совсем нет, несколько волосков торчали, как на бороне зубья, а из левой ноздри всегда сопля блестела.

------------

+ Брученой камень - камень на жернова.
И всюду было так: скажет, что-нибудь неразумного Евтюшко, Сопля тут же проговорит: «Истина это, истина». И мутили эти двое - Евтюшко и Сопля - неокрепший в вере разум людишек. Пользовались тем, что нет у народа твёрдых, вер­ных руководств для познания истины.

Прости, Никодимушка, что глаголю такое. Всего один раз целовал меня Сопля своими вывернуты­ми губами. Огец Филипп потом протёр камфарой насухо, набросил косыню и неделю не допускал до меня православных.

Как-то раз услышал отец Филипп, глаголит Ев­тюшко мужикам:

- Царь и церковь одними руками крестьян гра­бят, одним дубьём людишек бьют, за одним сто­лом обжираются.

Пригласил отец Филипп своего брата в дом свой, скрутил ему руки, снял портки и давай розгой сечь, а сам приговаривать:

- Не позволю осквернять святую православную веру, не позволю своим богомерзким языком омутить разум чад господних. Ты подлец. Ты только слабые души обольщаешь. Смуту в голо­вах крестьян заводишь. Зачем лжу над правдой утверждаешь? Не наша ли Русская Православная Церковь с основания явилась крепкой духовной силой, единственной, которая могущественно сдерживала силы зла к порабощению наших кре­стьян. Церковь призывала словами Господа Бога: «Придите ко мне все, труждающиеся и обременён­ные, и я успокою вас». Из церкви, с кафедры храма, из монастырей, из келии подвижника, в беседах с богатыми мира сего, в посланиях к князьям и бо­ярам, неумолчно раздавался пастырский голос в защиту людей несвободных, голос, требовавший или освобождения их, или улучшения их матери­ального и нравственного быта. Не Никон ли гово­рил: «Бога ради, будь милостив ко крестьянам». А ты орёшь: церковь, царь. Что ты доказываешь? По­учаешь Соплю и других земной поклон утворять, двухперстному кресту. Всё это детские игры. Ты научи наших крестьян, в чём состоит правда хри­стианского поклонения духом и истиною? В чём состоит искупительное значение креста?

Ты возненавидел всех людей, зверей и при­роду. Нет такого зверя, как ты.

Тебе всё не так. Кто хранит пост, ты им кричишь: ханжа. Кто в молитве с Богом беседует, ты их кличешь пус­тосвятами. Кто поклоняется иконам, из твоих уст наклёп на них - они суеверы...

Лоза вонзалась в задницу тридцатилетнего балбеса, а батюшка Филипп продолжал:

— Я не отвергаю: зависимость, зависимость от всех и вся укоренилась в душе русского человека, малая толика в нём инициативы, предприимчи­вости, но велик здравый, практический смысл. А ты этого не видишь. Не видишь, как здесь, в Си­бири, в крестьянстве воспитывается дух народ­ного саморазвития, свободной самодеятельно­сти, самораспорядительности, самостоятельно­сти, самоустройства, самоуправления. Вот что надо поддерживать, закреплять. А ты? Да, всё ве­ликое, доброе и прекрасное для многих кажется невероятным, необычным и не поддающимся по­нятию разума простого человека. А потому мы и говорим: мы верим в Господа Бога, что он был не человеком, а богочеловеком. Мне стыдно, ибо я вышел из того же чрева, что и ты.

... Ой, Никодим, и жена-то у Евтюшки была нера­зумная. Уже на второй год обчество Умревинского острога вынесло решение наказать Марфу батогами. Она была состояния и поведения не­доброго, потому что от мужа своего чинила по­беги, шаталась по разным деревням, жила у раз­ных холостых одиночек, празднуя, проводила время, доможительством не занималась, сыноч­ка не содержала. Просил отец Филипп отдать ему их сына, но они воспрепятствовали. Помер он где-то, а где - Марфе было не ведомо.

Замужние бабы бунт подняли. Требовали усек­новения её головы. А причина вот в чём была. При­несла она в острог какую-то мужскую хворь да и наградила семь мужиков, холостяков и женатых. Поместил их всех с Марфой отец Филипп в Запад­ной башне и начал лечить. А жёнки есть жёнки.

Приготовили харчей мужикам и поднялись наверх. Видят, сидят мужики, облепив пушку мед­ную, а Марфа, руки подбоченив, ходит мимо них, смеётся и говорит:

- Ну как, мужички, на...? Это я вас наградила за то, что чарки с подпиловкой подавали. На будущее помните: от жадности не токмо хрен закапает, но може и навсегда свернуться.

- В зимнюю стужу околела она, на посаде, вблизи от дома Печкина. Открою тебе, Никодим, тайну: не без «помощи» жёнки Печкина - Матрёны.
Евтюшко часто входил в строптивое настрое­ние, а в чём причина - и сам не знал. Однажды, по­сле литургии, вышел отец Филипп из храма, Ев­тюшко, тыча пальцем в облачение батюшки, громко смеясь, кричал:

- Гляньте, разве это не пугало!?

Отец Филипп, сдерживая себя, спокойно про­изнёс:

-Для некоторых ряса кажется руковастой, дол­гополой, несуразной, а для меня красивее её нет одеяния, я в ней забываю все суетные дела, свои невзгоды; в ней таинство Господнее. Тебе, Евтюш­ко, этого не дано понять. И как бы ты не смеялся, никогда не истребится из нашей старины то, что есть в ней истинно-русского и что освящено хри­стианством.

Открыл школу при храме отец Филипп, приве­ли сотники и пушкари, знаменосцы и барабан­щики, крестьяне и простые казаки своих деток. До предела набился прируб церкви. Евтюшко об­локотился о косяк дверей, сложил руки пред со­бой и заворчал:

- Семя наук вредно. Вон поехали учиться за гра­ницу, а что привезли? Башмаки да чулки. Учёбой вы погубите души свои. И будете подражать немчине и мясо тыкалкой есть, и бабам поклоны утворять, как скоморохи.

Испортил он начало благого дела. Побелел отец Филипп. Сотник Григорка Кошкаров вырвал меч и пронзил бы им Евтюшку, да отец Филипп успел отвести железо в стену, а сам при мёртвой тишине заговорил:

- Евтюшко, никто с тобой спорить не будет, необдуманное подражание губит Россию. Но и замыкаться, не видеть лучшее у других народов - тормозить Россию. Тебя ещё в Санх-Петербурхе в бешенство ввёл немецкий кафтан. Но почему ты не говоришь, что учёба дала нашему народу корабельный флот? Или глаза твои были слепы, когда возводился чудо-город Санх-Петербурх... Зачем раньше времени говоришь: семя наук вредно? Чтобы постричь овцу, надо дать ей обрасти шерстью. Да если даже научатся дети в нашей школе одному: счёт вести — и то польза будет, бухарский купец их никогда не обманет. Отроки Господние, не внимайте словам брата моего Евтюшки, они от безделия и человека не учат, не обогащают, а вводят в сумятицу. При­ступим к занятиям. Итак, было Слово...

Бездельничая, шатались двое по лесу: Евтюш­ко да Сопля, посещали деревни, починки и заим­ки, говорили превратно о России и вере право­славной, увлекали за собой неокрепших, нера­зумных, а те их кормили.

Под день апостола Фомы пошли они на непод­властный разуму грех. Из открытого храма вы­несли с иконостаса четыре святых иконы, а в де­ревне Мальцево, собрав всех крестьян, кощунст­вуя, сожгли иконы. И ещё кричали:

- Горят, горят, а мы смеёмся. Доска это, доска. Не ходите к дьякону Филиппу в храм. Мы у вас свой построим и назовём «Храм свободной любви».

Когда они вернулись в острог, их заковали в це­пи.

Приказчик Осип Кочанов велел пастырю ска­зать слово. Филипп, терзаемый душевными пере­живаниями и стыдом за дела брата, рассудил так:

-Мой брат обиды чинит, ворует и плутует, не мо­гу без наказания оставить. По вине его и судите беспощадно. И прихвостня Соплю не словом Божьим учить надо, а дубьём.

Накинули с затылка на глаза Евтюшки чёрную дерюгу, обмотнули вокруг шеи. Связали его и на­чали бить. Избили без жалости и положили в сто­ронку. Долго лежал Евтюшко, не ворочаясь. По­том простонал и медленно пополз к своей зем­лянке. Два месяца в стельку лежал Евтюшко, а Сопля, не дожидаясь, когда тело окрепнет, изви­ваясь, уполз из острога в Бокчарские леса. Кто- то передал ему, что казаки ждут, когда батюшка Филипп по приходу поедет. Вот тогда и посадят их, антихристов, на колья.

В лето 1710 года отправил митрополит Феодор Филиппа ещё дальше, на самую окраину Россейской границы, ставить новый, Бердский острог. К этому времени доброплодная дьяконица Пра­сковия пяторицу осчастливила светом божьим. Два сына от них было и три дочери. Но превели­кая беда случилась за день до праздника Входа Господнего в Иерусалим. Тьма татарвы пошла на Бердский острог. А он был ещё гол: храм недостроен, только «бабы» вбиты, тын не поставлен, ров не выкопан. Одна башня с десятью венцами с проезжими воротами, как бородавка на лбу, на лике будущего острожка торчала. И другая была причина беды. Все насельники Бердского остро­га, служилые, за рекой Сосновкой лес готовили для будущего храма. Прасковия с детками на­сельников занималась; было их почти три де­сятка. Филипп с братом Евтюшкой брёвна шку­рили.

Увидав татарву, что ползла от крутого берега Оби, Филипп крикнул брату:

-Прикрой нас, брат Евтюшко, а мы детиштк по­собираем и защиту смастерим.

Но вместо прикрытия, увидел Филипп, как прытко побежал Евтюшко в лес.

-Брат, брат, не туды ты побег. Не в лес надо, а на татарву...

Но Евтюшки и след простыл.

-Да, матушка Прасковия, - спокойно проговорил Филипп, - верно в Святом писании говорится: луч­ше уповать на Господа, нежели надеяться на че­ловека.

Прасковия, в длинной белой рубашке с корот­кими рукавами, поверх которой был сарафан с большими красными цветами, без платка, бегала по лесочку, кричала, призывая деток, а малых, что попадались под ноги, хватала, быстро несла в не­достроенную клеть и бросала без разбору. Фи­липп, одетый в кольчугу, на гнедом жеребце, на­пал на ползущих татар и палашом поражал их, от­тесняя от клети. Татары старались поймать его или убить, бросали на него арканы, но он успевал отворачиваться и от арканов и от нападавших с копьями и янычарами, и рубил их. А сам кричал, как в молодости, громко, что листва трепыхалась: