Борис Николаевич Ширяев я – человек русский

Мусино счастье

– Ты что ж это, мать моя, и родить в классе думаешь?

Анна Семеновна положила на ближайшую парту обе связки подлежащих проверке тетрадок и грозно уперла обе руки в боки. Муся отжала над ведром мокрую тряпку, с трудом выпрямилась, поморщившись от боли в пояснице, и вытерла нос подсученным рукавом.

– А что делать? Сами знаете, Анна Семеновна, в школе то я шести месяцев не прослужила еще, значит, по бюллетеню двадцать пять процентов дадут, двадцать рублей на месяц мне выйдет… На хлеб не хватит. Только вы не сумлевайтесь, я свой срок знаю и никакого беспокойства вам от меня не будет.

– Ой, девка, не хвались! Впервой родишь?

– Впервой.

– То то и оно… Так ты помни: отвозить тебя в родилку некому.

Анна Семеновна забрала свои тетрадки и величественно выплыла из класса.

Муся снова принялась за мытье пола, но лишь нагнулась, как острая боль снова перепоясала ее.

– Началось. – пронеслось в мозгу Муси, – и корридора домыть не успею… спешить надо. До больницы то километра три будет…

Милиционеру Хряпову оставалось ровно десять минут до смены. Дежурство прошло спокойно. Все в порядке – пьяных нет, как говорится. Хряпов окинул начальническим взором обе скрещивающиеся улицы.

– Ах, ты… Один валяется… под самую смену! Теперь волоки его в район, валандайся два часа…

Валявшийся под крыльцом пьяный, нарушивший все благополучие дежурства товарища Хряпова, при ближайшем рассмотрении оказался женщиной, уткнувшейся лицом в ступеньки и сотрясавшейся всем телом.

– Того лучше! Припадочная! Значит, везти нужно. А на чем?

Вокруг лежащей уже собирались любопытные.

– Пьяная, что ль? Али так, просто с голоду заслабела?

– Пьяная?! Не видишь, что ль, как ее карежит… Ясно понятно – скорую помощь надо.

– Не больно она тебе скорая. Помереть разка два успеешь. В таком плане ее расстегнуть надо в первую очередь. Освободить дыхательность. Вы бы, гражданочки, занялись!

Две бабенки, принявшие на себя функции скорой помощи, перевернули больную вверх лицом и тотчас же установили безошибочный диагноз:

– Не видите, что ли? Родит она. Милиционер!

Принимай меры!

– А я вам кто? Акушор или хиниколог? Вот придет смена, тогда и за скорой помощью потопаю.

Пришлось бы новому гражданину социалистической родины узреть впервые эту родину из под крыльца жактовского дома, если бы на его, а еще более на Мусино счастье, не проходила мимо машина с аэродрома. Сидевший в ней летчик оказался человеком отзывчивым. Он не только отвез Мусю в больницу, но всю дорогу заботливо поддерживал ее и успокоительно гладил по сбившимся волосам:

– Не бойся, не бойся, милая… дело обыкновенное…

Обыкновенным, очень обыкновениям было и все предшествовавшее появлению на свет нового подсоветского человека, которого Муся на следующий день впервые приложила к своей груди. Имени он еще не имел. Не имел и не мог иметь и отчества. Три цифры – 173 – порядковый номер рожденных в этом месяце, написанные химическим карандашом на крошечном лобике, составляли весь его паспорт.

– На тебя не похож, – заметила деловито осмотревшая новорожденного соседка Муси по койке, – в отца, что ли?

– Не знаю, – тихо ответила Муся.

Она на самом деле не знала. Ровно девять месяцев тому назад замужняя подружка Муси позвала ее к себе на новоселье. Счастливая была эта Томочка, Устроилась на все сто: мужа подцепила солидного, обстоятельного – завмагом служит; зарплата невелика, а все есть. Ну, и блат, конечно. Мировой муж, можно смело сказать. Вот и комнату с кухней получил, когда ответственные инженеры по углам треплются.

Новоселье справили на красоту. Нужные люди были. Ну, и выпито было порядочно. Всего хватало. Кто далеко жил – ночевать остался. Потушили свет, полегли на полу вповалку…

…Был ли то бухгалтер, завмагово начальство, или устроивший комнату инспектор жилуправления, или тот веселый, что на гитаре играл… Муся не знала, да и узнавать было незачем: бухгалтера посадили, инспектор на Камчатку завербовался, а гитарист… ищи ветра в поле!

Такова была обыкновенная, очень обыкновенная история, которую рассказала Муся своей соседке по койке.

А дальше пошло необыкновенное.

* * *

Через день в палату вошел стройный молодой летчик и прямо к Мусе. Поздоровался, ласково расспросил о здоровье, ловко поняньчил занумерованного младенца, даже поцеловал его, обещал навещать, щелкнул каблуками дорогих комсоставских сапог.

– Зовут то вас как? – спросила на прощание Муся.

– Валей, – называя лишь имя (такова советская мода) отрекомендовался летчик, уходя.

– «Твой», что ли? – осведомилась соседка.

– Какое! – отмахнулась рукой Муся. – Это тот, что в родилку меня доставил. А мой то…

– Смотри, девка, само к тебе счастье идет. Вот тебе и алименты готовые! Показывай на него. Присудят. Теперь насчет этого строго. Кто сумеет, так на одно дитю с трех отцов тянет.

А счастье, действительно необыкновенное счастье, само катилось на Мусю. Еще через день в палате появился шофер привезшей Мусю машины. Он положил в ноги Мусе огромный пакет и откозырял:

– От товарища Вересы! – снова козырнул и вышел, конфузливо отворачиваясь от кормящих грудью мамок.

В принесенном им пакете было то, о чем не могла мечтать не только безмужняя мать, уборщица школы Муся, но и все мамки всей родилки вместе взятые.

Счастье! Счастье! Шелковое стеганое одеяльце, рубашечки с кружевцами, пеленки…

– Ну, смотри, все как в старое время! – восклицали соседки над каждой вещью. – Откуда он это достал?

– Не знаешь, что ли? У них, у летчиков, свой закрытый коператив. Там все есть… галоши даже глубокие!

– Им щиколату по десять кил на месяц дают!

– Ну, девка, не будь дурой, пиши на него! Теперь и фамилия известная. Пиши!.

Муся не была ни алчной шантажисткой, ни лгуньей. Она была только Мусей, одной из миллионов Мусь, Дусь, Тамочек, у которых отнято их маленькое бабье счастье. Муся написала прокурору.

– Обвиняемый, ваше имя, отчество и фамилия? – начал опрос судья.

– Валентина Семеновна Вереса, – отчеканивая окончания, ответил подсудимый.

В воцарившемся молчании прозвучал неудержимый смех какого то из молодых летчиков.

– Объявляю перерыв! – суд удалился на совещание.

Разбирательство дела об отце женского пола после перерыва не возобновлялось. Но был другой суд, негласный. Районная тройка НКВД судила Мусю за введение в заблуждение советского правосудия. Муся переселилась куда то на север…

О втором суде не сообщалось, а о первом был дан фельетон в областной северо кавказской газете в назидание профессиональным алиментщицам, завалившим суды своими жалобами. Этот фельетон сохранился в памяти автора настоящих строк. Чего в них больше – комизма или трагедии женщин нашего отечества, пусть решит сам читатель.