Uroki.doc [Георгий Павлович Ансимов]

ОБ ЭТОЙ КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Автор этой книги, профессор Георгий Павлович Ансимов, — режиссер-постановщик Большого театра России, народ­ный артист СССР. За пятидесятилетнюю творческую жизнь Георгий Павлович поставил около ста спектаклей как в Большом театре, так и во множестве оперных театров Европы и Азии, вос­питал талантливую плеяду последователей-учеников, работаю­щих в музыкальных театрах всего мира. Один из крупных ма­стеров музыкального театра, он создает спектакли (последняя работа — опера «Евгений Онегин» в Анкаре] и является художе­ственным руководителем факультета музыкального театра Рос­сийской театральной академии.

Георгий Павлович Ансимов — автор нескольких книг о театре и музыке. Эта книга — особая, связанная с трагедией и болью его семьи. Отец Георгия Павловича, протоиерей Павел Ансимов, по­сле притеснений, гонений, нескольких арестов вместе с тысяча­ми священников и мирян был расстрелян на Бутовском полигоне в ноябре 1937 года.

Книга воссоздает точные приметы времени, московской жизни 30-х годов, быта семьи гонимого священника. В ней звучат голоса свидетелей, прежде всего сестры Георгия Павловича На­дежды Павловны Ансимовой-Покровской, свято хранившей все, что связано с отцом Павлом.

Кто такой мученик? Чем определяется его решимость пойти на страдания за Христа, какие душевные и духовные качества должны быть в человеке, сознательно избравшем крестный путь? Об этом рассказывается в книге.

Именно молитвами новомучеников, их подвигами сильна наша Церковь сегодня, поэтому так важно с благодарностью и любовью вглядеться в их черты и в их жизнь, особенно поколе­нию молодому, приобщиться к духовному опыту, научиться хра­нению православной веры.

Это документальная повесть в виде живых рассказов. В ней не только трагизм, но и светлые воспоминания раннего детства, черты мирной семейной жизни, шутка и юмор. Книга может слу­жить для семейного чтения, будет интересна как для юных, так и для взрослых читателей.

АНСАМБЛЬ

Были именины отца. День святого Павла Послуш­ливого. По православному обычаю, новорож­денному дается имя святого, близкое ко дню рождения. Отцу исполнилось сорок. Хотя и была круглая дата, праздновался день Ангела. На име­нинный обед ждали гостей, родственников. Обещал быть к обеду и преподаватель отца в Казанской духовной ака­демии архиепископ Евсевий (Рождественский). Несмотря на то что он был старше отца, они стремились встречать­ся, и это был повод.

Владыка Евсевий — известный проповедник, музы­кант, говорил и переписывался на латыни, французском, итальянском языках, преподавал в академии филосо­фию и богословие.

У нас дома готовились к этой встрече задолго. Евсе­вий — монах и не ест мясного. Мама изобретала блюда, которыми можно было бы ему угодить. Уже не помню меню этого обеда, помню только, что на сладкое мама сде­лала мое любимое блюдо, которое нам давалось раз в год, в Страстную Субботу, — кофе, заправленный молоком, выжатым из толченых грецких орехов. Помню весь этот день: как ждали, как «Приехал!», как мы все выстроились в комнате в ожидании, пока он разденется, причешется, войдет в столовую. Войдя, владыка долго, истово молил­ся на наш киот, а мы все стояли и опять ждали. Помолив­шись, он обернулся в нашу сторону, и мы начали подхо­дить под благословение.

Как я наслаждался своей привилегией мужчины (мне было девять лет)! В отличие от женщин, которые мог­ли только приложиться к его руке, я совершил на глазах у всех приветствие. Сложив ладони крестом, я дождался, когда он меня благословит, и, почувствовав его руку на своих ладонях, поцеловал ее, а затем, встав на цыпочки, поцеловал мягкие волосы специально подставленной мне щеки и опять — так полагается — руку.

Обед шел мерно. Владыка Евсевий много рассказы­вал. Мы слушали. Отец, желая сделать гостю сюрприз, разучил вместе с детьми, с моей сестрой и со мной, мо­литву на три голоса. Я тогда впервые почувствовал, как мой дискант вливается в ансамбль и как, приспособив­шись там, среди двух соседних голосов, найдя свое удоб­ное и нужное место, начинает осваиваться. За это чув­ство ансамбля, за эту музыкальную чуткость, которой я научился у отца, за качество, которое сопутствовало мне всю жизнь, я благодарен отцу, несмотря на то что спевки, подстройки, чистота интервала — все это на за­нятиях с отцом было каторгой.

Отец предложил гостям послушать семейный ансамбль. Я принес ноты, отец вынул камертон и, несколько раз за­дав тон, мягко дал вступление рукой. Дрожа от опасности сбиться и провалить такую красивую затею, боясь под­вести отца, сестру, да и всю семью, а главное, боясь, что из-за волнения не смогу опять испытать то щекочущее и радостное чувство, когда моему голосу удобно с двумя разными голосами по бокам, я запел. И сразу же, услышав присоединившиеся ко мне голоса отца и сестры, успоко­ился и уже мог, к моей радости и гордости, регулировать силу голоса, чувствуя нюансы, даваемые отцом, и с лег­костью подстраиваясь:

Посетил ны есть свыше Спас наш!

Восток востоков!

Не помню, как слушал это владыка. Не помню ниче­го, что не относилось к пению. Помню только радостное чувство слияния голосов и счастливое сознание, что мой голос — часть чего-то стройного, красивого, прекрасно организованного. Вдруг подступила тревога. Это бро­силась в голову мысль, что молитва подходит к концу и пение заканчивается. Мы запели последнюю фразу:

Ибо от Девы родися Христос.

Как же я был рад, когда вспомнил, что у автора слово «родися» повторяется. Конечно, этого мало, но все-таки хоть это. С какой тщательностью, с каким мучительно сдерживаемым убывающим наслаждением я выводил последние слоги и ноты! Как, держа самую последнюю ноту, недобро смотрел на отцовскую руку, одно движе­ние которой должно было прекратить мое счастье. Как я не любил в этот миг его коротко остриженные ногти, его мягкие, уж очень мягкие, руки.

Кончилось.

Я сидел опустив глаза и не особенно прислушивался к похвалам. Мне было жалко только что потерянного счастья. Я старался сохранить в себе остатки этого чув­ства наслаждения гармонией, но оно уходило. Это было похоже на то сожаление, когда кончалось какое-нибудь лакомство. Так хочется, чтобы крема в розетке было больше. Или хотя бы столько же; но он, соприкасаясь с твоей ложкой, тает, тает, и вот его уже нет — пустая, чуть липкая розетка.

Отец, уроженец Астрахани, с детства любил пить пли­точный прессованный чай, любил сам его варить и, ко­нечно, угощать им. После обеда он приготовил свой терпкий напиток, уютно сел с владыкой Евсевием, и они предались счастливым воспоминаниям о Казанской ака­демии.